Без взаимности

Сэффрон Кент А.

Но затем внутренняя борьба его оставляет, словно этого единственного удара хватило. Голос теряет угрожающие нотки и становится пронизанным невыносимой мукой.

— Я думал, что у нас все в порядке. Думал, что раз она позволила прикоснуться к себе, то значит простила. Хэдли попросила себя обнять и… И я решил, что она тоже меня любит. Может быть, самую малость — господь знает, я не заслуживаю чего-то большего сейчас, — но хотя бы так. А теперь… все разрушено. Моя семья развалилась, едва я заполучил ее обратно.

Надтреснутый

голос Томаса разбивает мое сердце, размалывает его в крошево. Внутри у меня все будто в крови.

Я вспоминаю странное свечение, которое видела вокруг Хэдли вчера. Она выглядела уставшей, но… умиротворенной. Она была счастлива, а я все испортила.

— Это все я, — сглотнув, говорю я. — Здесь только моя вина. Я приходила к тебе домой, чтобы увидеться с Ники и сказать ему, что ни на что не претендую и отхожу в сторону. Что нарушила все правила и влюбилась в тебя. Меня застала Хэдли, и я…

— Ты влюбилась в меня, — его слова звучат не вопросом, а утверждением. Мне могло показаться, что Томас абсолютно спокоен, если бы не стиснутые зубы и играющие желваки.

— Томас, я…

— Мои родные умирают, потому что ты в меня влюбилась, — будничным тоном говорит он, и я теряю дар речи от инферно, взорвавшемся во взгляде его покрасневших глаз.

Внутри Томаса все горит огнем. Обхватив сильными пальцами мою руку, он словно оставляет ожоги на моей коже. Не то чтобы я этого не заслуживаю. Я была к этому готова — как и к любому наказанию, которому он захочет меня подвергнуть. Взгляд Томаса говорит мне, что я ему противна.

Но тем не менее ничего не происходит.

Отпустив мою руку, Томас разворачивается и тем самым еще больше смущает меня. Его нежелание продолжать этот разговор сбивает с толку, а сдержанность, которую он демонстрирует, лишь распаляет мое желание получить по заслугам. Я не хочу, чтобы он контролировал себя. Хочу, чтобы он пришел в ярость. Не могу думать ни о чем другом, кроме того, что Томас страдает из-за меня и ему нужно сделать мне больно, чтобы хоть как-то справиться со своими эмоциями. Размышляя об этом, я чувствую спокойствие и отчаяние одновременно.

Я делаю шаг к Томасу, чтобы схватить за рукав и… чтобы что? Остановить его? Сказать, чтобы он ударил меня? Прямо по лицу? Повалил меня на пол и пнул за то, что я стала причиной смерти его родных? Сама не знаю… Но Томас уворачивается, и я поскальзываюсь на скользком полу. И внезапно оказываюсь в воздухе.

Я лечу.

И падаю — в буквальном смысле.

Мое тело несколько раз подпрыгивает по ступеням, и когда я приземляюсь, все, о чем могу думать, — это что мне страшно жаль. И что все произошедшее имеет свою логику, ведь сейчас я умру, поскольку любовь моя токсична и делает больно другим.

А потом меня накрывает глухая тьма, и я проваливаюсь в сон.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Я прихожу в

себя под монотонные звуки медицинских приборов, и меня тут же окружает стерильный запах больницы. Прежде чем успеваю открыть глаза, на меня накатывает сильнейшее отчаяние. Паника. И беспомощность. От всего этого сдавливает грудную клетку, и, с трудом дыша, я пытаюсь сесть.

— Ты очнулась!

— Ч-что… — пытаясь сфокусировать зрение на сонном Калебе, произношу я и прижимаю ладони к вискам. Господи, чудовищно болит голова.

— Держи, — Калеб протягивает мне стаканчик с соломинкой. Я делаю глоток воды, и тот убирает мучительную сухость в горле.

Забрав у меня из рук стаканчик, Калеб не дает мне заговорить.

— Ничего не говори. Какое-то время голова еще будет болеть. Тебе надо отдохнуть.

— Я… н-не могу… — застонав, произношу я. Собственный тихий шепот грохотом отдается в голове, и из глаз тут же льются слезы. Хочется задать так много вопросов.

Калеб гладит меня по голове.

— Все в порядке. Все будет в порядке.

Совершенно беспомощная, я лежу и горько плачу. Поверить не могу, что совсем недавно сама произносила эти слова. Что все якобы будет в порядке.

Ведь это не так. Совсем не так. Я даже не знаю, как долго пробыла без сознания.

— Т-томас?..

Выражение лица Калеба становится суровым. Никогда не видела его таким.

— Он ушел.

Я пытаюсь сесть, но Калеб укладывает меня на спину.

— Почему? — наконец удается спросить мне.

— Какого хуя? Ты это сейчас серьезно, Лей? — я вжимаюсь в твердую подушку, в ужасе от того, что Калеб ругается. Он никогда не говорил такие слова. Ни разу. Мое беспокойство усиливается еще больше.

В том, что тебя кто-то знает всю свою жизнь, есть некое преимущество. Потому что Калеб умеет читать по моему лицу, не задавая дополнительных вопросов.

— Ты упала с лестницы. Это ведь из-за него, да? Ты это помнишь?

— Н-нет. Он ничего не сделал, — слова царапают горло изнутри. — Это все я. Я сама пошла за ним, — и это верно во всех смыслах.

Лицо Калеба становится еще более каменным, но потом расслабляется.

— Ты ни в чем не виновата.

По щекам текут слезы, а голова гудит от боли.

— Ты ничего не знаешь. Хэдли пыталась покончить с собой, потому что я заявилась к ним домой, — Калеб качает головой, но я продолжаю: — Она поняла, Калеб. Что я влюблена в ее м-мужа. А Ники… он…

Говорить мне становится все труднее и труднее. Голова готова взорваться, и из-за слез тяжело дышать. Калеб дает мне салфетку. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пусть с ним все будет хорошо. Прошу тебя, Господи.

— Он в порядке. Мальчик справился.

Голос Калеба с трудом прорывается сквозь хаос, царящий у меня в голове. Он кивает и еще раз повторяет свои слова. Он в порядке. Ники справился.