Безбилетный пассажир
Шрифт:
— Чего так?
— Мухлюете!
— Чего?!!
— Поймали новичков и раздели!
Скандал. Чуть до драки не дошло.
Первая посадка была в Воркуте. Нас, пассажиров, на старом автобусе подвезли к одноэтажному деревянному дому, который оказался столовой. На пластмассовых столиках стояли черный хлеб, соль и горчица. Пассажиры выстроились в очередь на раздаче, а мы быстро намазали несколько кусков хлеба горчицей, посолили и, чтобы не позориться, вышли есть на крыльцо. Было холодно, дул пронизывающий резкий ветер, а я — в одной рубашке. К нам подошла собака, остановилась, виляя хвостом. Я бросил и ей кусок хлеба. Собака понюхала, вилять хвостом
Ночевать нас привезли в школу. Кроватей в школе не было, и все стали устраиваться спать за партами.
— Пошли в город на танцы, — позвал меня младший лейтенант.
Я отказался: до города пилить восемь километров. А лейтенант пошел — и обратно явился только под утро.
На следующий день полетели дальше. Летели над тундрой: внизу бесконечная равнина ржавого цвета, а по ней раскиданы ярко-голубые сверкающие озерца. Другая планета! Я смотрел в иллюминатор, а младший лейтенант резался с полярниками в дурака на щелчки. Утром полярники забыли обиду и угостили нас крутыми яйцами и салом.
На Диксоне вылезли из самолета — погода омерзительная: мокрый снег, ветер. А я уже в самолете замерз, как цуцик, — сидишь на железной скамейке, а за спиной холодный железный борт.
Нас отвезли в двухэтажную щитовую гостиницу, одиноко торчащую на пустыре у аэропорта. Я сразу же лег на кровать и укутался одеялом.
— Пошли на танцы, — младший лейтенант опять за свое.
— Какие тут, к черту, танцы?
— Люди есть, значит, и танцы есть.
И ушел.
Между прочим. Лейтенант был прав. Когда я летом сорок шестого был в Сталинграде — поехал с мамой на съемки фильма «Клятва», — съемочная группа жила на пароходе: весь город лежал в руинах. А среди остовов домов — сбитая из досок танцплощадка. И по вечерам там под баян танцевали военные с девушками. Есть люди — есть и танец.
Ночью я не спал, думал. Конецкий и Таланкин не знают, что я лечу, могут меня не дождаться, сесть на какой-нибудь корабль и уплыть. А я без денег, без документов… Ближе к утру явился младший лейтенант. Подошел к моей койке, позвал шепотом:
— Георгий, пошли в уборную! Поможешь!
У него удостоверение выпало в очко. Он зажигал спички. Его видно, оно сверху плавает, но глубоко — рукой не достать. Надо, чтобы я подержал его за ноги. «Если я его не вытащу, мне светит трибунал!»
В сортире мы отодрали от очка доски, и лейтенант нырнул в яму. Первый раз он не рассчитал расстояние и окунулся с головой.
Заполярье, край земли, путь мужественных покорителей Арктики. Нансен, Лаптев, Амундсен нашли здесь свою славу. А я чем занимаюсь — стою в будке сортира и держу за ноги младшего лейтенанта, который копается в говне…
Удостоверение выловили, младший лейтенант разделся догола, я поливал его из ведра холодной водой, а он тер себя своей майкой. Майку потом выкинули. Когда вернулись в комнату и легли, сосед заворочался и недовольно пробормотал:
— Ну и напердели, дышать нечем.
Лейтенант встал, достал из своего чемоданчика флакон одеколона и вылил его на себя. Тут полярник от возмущения совсем проснулся:
— Ты что делаешь?! Напердел так напердел, никаким одеколоном не перешибешь! Только зря израсходовал!
И тут снаружи раздался треск, крик, а потом — истошный мат на всю тундру, — кто-то пошел в сортир и провалился. Доски-то мы на место положили, но прибить их было нечем.
Между прочим. Чтобы понять, почему полярник так возмутился, когда лейтенант вылил одеколон, надо вспомнить ситуацию на Севере в те времена.
Квартальный
А когда в единственный в Мурманске ресторан (он был в гостинице, где мы жили, когда снимали фильм «Путь к причалу») привозили водку, очередь выстраивалась такая, что конца ей не видно. Холодно, сумрачно, идет дождь со снегом, а очередь часами стоит и ждет.
Открывается дверь, два швейцара выносят пьяного клиента, аккуратно кладут на тротуар, потом выносят второго, кладут рядом. И объявляют:
— Следующие двое — заходи!
Когда самолет сел в аэропорту Тикси, в окошко я увидел, что по полю бегут Конецкий и Таланкин с моей теплой курткой в руках.
Оказывается, они уже устроились на сухогрузе ледокольного типа «Леваневский» и оттуда по рации выяснили, что в Тикси летит дикий грузин: «Без багажа, в одной рубашке».
До Тикси летели трое суток.
Младшему лейтенанту мы дали денег, и он полетел дальше.
А я пошел на почту звонить в Москву. Тикси — обычный северный поселок. Холодно, все в основном в телогрейках и ватных штанах. И вдруг вижу: по снегу навстречу вразвалку шагают три парня в зеленых и желтых пиджаках, в пестрых шелковых рубашках с попугаями и обезьянами, в модных узких брюках и мокасинах…
— «Индигарка» пришла из Индонезии, — объяснил Конецкий. — Ребята себя народу показывают.
На почте соединили с Москвой. Слышимость была плохая, мама кричала в трубку:
— Мы ничего не можем понять! Мы получили телеграмму, что ты долетел, потом позвонила Катя, что вроде бы кто-то видел тебя в ресторане в военной форме, а сегодня Нина по секрету сказала Любе, что ты был у нее и занял деньги! Где ты, Гия? Скажи честно, что случилось?
«Господи, какая же я свинья!»
На «Леваневском» нам выделили две каюты. В одной разместились мы с Конецким, в соседней — Таланкин.
И «Леваневский» вышел в море.
Мы доставляли грузы полярникам на острова.
Острова в море Лаптевых все примерно одинаковые: сначала плоско — ледяной припай, потом крутой обрыв — метров шесть, потом опять плоско. Море Лаптевых мелкое, к островам корабль подойти не мог, поэтому груз краном укладывали на самоходную баржу и на барже шли до острова. Сгружали вручную. Но иногда и баржа не могла вплотную подойти к ледяному припаю, и приходилось спрыгивать с баржи и тащить тяжелые грузы по грудь в ледяной воде. Мы тоже работали на разгрузке, чтобы было чем занять время. Старались работать наравне со всеми. Поначалу матросы на нас косились, — они работали в общий котел и думали, что с нами придется делиться. Но, узнав, что мы работаем бесплатно, успокоились.