Бездна голодных глаз
Шрифт:
— Беда, Безмо, — угрюмо сказал табунщик. — Большая беда. Дальние племена, урпы и рукхи, выпустили пастись Белую кобылу. Дед Хурчи говорил, что в последний раз кобылу пускали перед Четвертой волной на Город. Хорошие травы выросли потом на жирной крови убитых, и степные стервятники добрым словом поминают всеобщий хурал, где вождем степей был избран неистовый сын старейшины Кошоя. Он бросил степь на Город — и разбился о стены. Большая беда идет, и большая честь для гордых.
Безмозглый не шелохнулся.
—
Кан-ипа с недавних пор пребывал в убеждении, что его великий друг Безмо знает все на свете, а если иногда и задает вопросы, то лишь для того, чтобы под глупую болтовню табунщика обдумать нечто свое, недоступное прочим.
Наивная эта уверенность, равно как и переходящая все границы преданность, — все это доставляло Безмозглому массу хлопот, но он ничего не мог поделать с упрямым Кан-ипой, неотлучно следовавшим за Безмозглым и настороженно косившимся по сторонам.
— Кобыла нужна обязательно, — Кан-ипа тяжело опустился у скатерти и выдвинул саблю из простых черных ножен, ногтем пробуя заточку. — Она идет пастись, а за ней идут лучшие воины урпов и рукх. Те племена, по чьим землям пройдет кобыла, должны дать сопровождающим дюжину жеребцов — тогда жеребцы выкупа смогут покрыть Белую кобылу, и воины пойдут дальше. Если племя откажется — воины Белой кобылы сожгут стойбище. А давшие выкуп должны будут после этого являться на хурал по слову владельцев кобылы, и выходить в набег по их приказу.
— Племя пуран даст жеребцов? — очень тихо спросил Безмозглый.
Кан-ипа со стуком вогнал саблю в завибрировавшие ножны.
— Наши жеребцы кроют своих кобыл! — крикнул он, и степь, вслушиваясь, притихла. — Безмо, ты поедешь дальше сам. Тебя ждет шаман Бездны, а мои руки сейчас нужны моему племени.
Кан-ипа помолчал и хмуро добавил:
— Но мне очень не хочется отпускать тебя одного, друг Безмо… Разное говорят люди об этом человеке…
— Знаешь, Кан, — задумчиво протянул Безмозглый, — не поеду я к вашему шаману. Что мне шаман, и что я — шаману? И главное, что вам шаманы — вам всем?…
Кан-ипа всей пятерней зарылся в густые спутанные волосы.
— Нам? — удивленно спросил он. — Нам — ничего. Совсем ничего. Разве что раньше… Дед Хурчи говорил, что до Четвертой волны песнопения шаманов диктовали Стихиям. Но некоторые из избранных помощников продали свои имена Бездне, а она взамен дала им силу Черного ветра. Только зря… У стен Города столкнулись Черный ветер и витражи городских словоделов — и что-то нарушилось в мире. Впустую теперь сотрясают воздух шаманы — с тех пор Стихии вольны и не слушаются их слов. Дед Хурчи видел бой, он сам застрелил престарелого колдуна, и тогда же секира немого словодела из беглых рабов рукх сделала Хурчи Кангаа хромым до конца его дней.
— Распалась связь времен, —
Кан-ипа уважительно посмотрел на него и добавил:
— Так говорит дед Хурчи, но я не понимаю и трети сказанного… а спросить никогда не решался.
— А надо было, — подытожил Безмозглый. — Глядишь, мы и поняли бы, кому нужны бессильные шаманы сейчас… Приходят ниоткуда, уходят никуда, советы дают… или все слушают их просто по вековой привычке?!
— Не нужны… — непривычная мысль завладела возбужденным табунщиком, заполнив его целиком, без остатка. — Не нужны шаманы — не нужны! Совсем! Я понимаю тебя, великий друг мой Безмо! Я понимаю тебя… Шаманы — не нужны! Нужен другой… Совсем — другой… И мы тогда сожжем проклятый Город! Я понимаю тебя, очень-очень хорошо понимаю…
Крайне не понравилось насупившемуся Безмо новое понимание табунщика, и он было пожалел об опрометчиво сказанных словах, — но внимание его отвлекла новая пыль на горизонте, и он вгляделся в бурую завесу.
— Наши скачут, — буркнул Кан-ипа, мельком покосившись через плечо. — Догоняют. Видно, есть что сказать…
— Да, — ответил Безмозглый. — Видно, есть. Смотри, Кан, как пыль стоит… как занавес.
— Занавес? — непонимающе переспросил Кан-ипа. — Какой-такой занавес?
Безмозглый попытался выжать из себя все ассоциации, связанные с родным и одновременно незнакомым словом — «занавес».
— Понимаешь, Кан… Занавес — это когда еще ничего нет. Еще до начала. Темно, тихо и гулкое эхо в зале. А потом… потом «занавес!» — и вспыхивает свет, появляются люди, звучит слово… Ты понимаешь?
Кан-ипа молча кивнул.
Подскакавшие всадники остановились. Передний из них спешился и быстро пошел к ожидающим — уверенной, хозяйской походкой старейшины Гэсэра.
— Немедленно возвращайтесь! — в голосе старейшины пробились властные нотки. — Седлайте коней! Сейчас любой палец на счету… Табунщик — сразу иди к воинам, а Безмозглого — к мальчишкам, вьюки грузить. И — живо!
Кан-ипа медленно двинулся на Гэсэра, и Безмозглый подумал, что не может быть таким пружинисто-страшным его веселый друг, табунщик Кан-ипа.
— Сын гадюки! — прошипел табунщик, белея и подергивая щекой. — Безмо не прикоснется к твоим вонючим вьюкам! Не дело говорящего о неизвестном…
Казалось, Гэсэра хватит удар.
— Падаль! — перебил он наглеца, слишком возомнившего о себе. — Заткни свою протухшую пасть и вели этому болтливому дураку…
Кан-ипа шагнул вперед и сунул кривой нож в жирный живот старейшины Гэсэра Дангаа. Потом подождал, пока гримаса изумления остынет на мертвом лице. Потом повернулся к остальным.
— Ну?!