Бездна голодных глаз
Шрифт:
Время шло. И я еще не сделал выбора.
… — Разреши мне войти, мой господин…
— Кто здесь? — спросонья я что-то плохо соображал.
— Это я, Юкики, господин…
— Ю?! Входи, конечно…
Она скользнула внутрь шатра и легко опустилась на кошму рядом со мной.
— Как ты очутилась здесь, Ю? Ты ушла от них? Я уже чувствовал, что это не так, но… надежда умирает последней.
— Нет.
Она странно улыбнулась, и мне очень не понравилась
— Я пришла за тобой, мой господин…
— Значит, ты…
— Да, мой господин. Пророк Тидид приобщил меня, сделав Посвященной раньше других, — сам! — чтобы я вернулась за тобой.
Она вновь радостно улыбнулась новой, чужой улыбкой.
— Пойдем с нами, господин! Это хорошо, очень хорошо — уметь…
— Знаю. Растекаться туманом, менять облик, купаться в лунном свете, как в озере, и не-жить вечно…
— Да! Так ты уже знаешь?! И до сих пор не пришел к нам? Ты боишься оставить храм?…
Юкики была неподдельно удивлена, и сейчас в ней сквозило нечто живое, часть той, прежней, наивной Ю.
Я мягко взял ее за руку и невольно вздрогнул. Рука была холодна как лед. Я заглянул в ее глаза. Там тоже был лед, и сквозь его толщу еле-еле проскальзывал знакомый огонек другого, брошенного, берега.
— Нет, Ю, я не пойду. Но ты даже не удивилась, увидев меня молодым. Это Тидид рассказал тебе о том, кто я?
— Да, — чуть слышно прошептала она, смутившись. — Но я люблю тебя, господин, и хочу, чтобы…
— У тебя холодные руки, Ю. И холод во взгляде. Вы мертвы…
Все-таки я не выдержал… А она часто-часто заморгала, и на лице ее играла эта застывшая недобрая усмешка.
— Не говори так, мой господин. Разве мертвые могут ходить, говорить… любить?
— Наверное, могут, — тихо пробормотал я, отворачиваясь.
— Хорошо, господин. Я уйду. Поцелую тебя на прощание — и уйду.
Мне стало по-настоящему жалко ее. Неожиданно горячие губы припали к моей шее, и я почувствовал легкий укол. Ничего не понимая, я рванулся, — но Юкики уже сползала на кошму, в глазах ее кричало совершенно человеческое страдание, и губы Ю окрасились кровью.
Моей кровью.
…Она лежала неподвижно, словно рухнувшая статуя, и только распахнутые тоскливые глаза жили на этом мраморном лице с пунцовым ртом.
— Ю, что с тобой?!
Она не отозвалась.
Я коснулся ее тела. Камень. Твердый и холодный.
Кровь! Моя кровь! Кровь беса!…
Вокруг стояли склонив головы те, которые Я. Они молчали. И я теперь знал. Вкусившим Бездны нужна кровь, кровь людей, ибо так и только так они могут делать других подобными себе, передавая зародыш Небытия! И Юкики надеялась таким образом забрать меня с особой. Или ей это посоветовал Тидид…
Но во
Прости меня, девочка моя… Мертвые не должны забирать к себе живых. Я ничего не могу сделать для тебя, но я еще могу сделать многое для всех тех, которые Не Я!…
И лишь одна фраза, произнесенная незнакомым глухим голосом, пульсировала в моем сознании, подобно воспалившейся ране.
«…И живые позавидовали мертвым…»
Позавидовали.
12
Я отнес ледяное, каменно-твердое тело Юкики в храм, бережно опустил на пол у самого постамента и поднял глаза, встретившись с радостно-гневным взглядом другого камня. Застывшего триумфа с тусклыми клинками во вскинутых руках.
Мы узнали друг друга. Почему это не произошло раньше?
Почему…
Это он искал меня, увязая в запекшейся крови этого несчастного мира, искал и не нашел, и окаменел в глуши забытых песков, глядя на подвиги, которых никогда не совершал…
Это я искал его, стоявшего совсем рядом, искал среди тех, кого хотел и не сумел спасти, и его опустевшее место стало брешью в моих призрачных доспехах…
Всесокрушающий Маарх-Харцелл, исполненный гневной радости возмездия, тот, кого слишком долго не хватало тем, которые Я.
ТОТ, КЕМ Я НЕ БУДУ НИКОГДА.
Когда я понял это, я забрался на постамент и, привстав на цыпочки, вынул утерянные мною ножи-«бабочки» из тяжелых ладоней статуи.
«Аве, Цезарь, — молчал я, — бессмертный, идущий на Смерть, приветствует тебя!…»
Рукояти ножей были теплыми.
Потом мы — Я и те, которые Я, в полном составе — вернулись в шатер Юкики, собрали ее старые, подаренные мною серебряные украшения и отправились в осиротевшую кузницу.
Когда наконец отпылал горн и отзвенела наковальня, один из клинков был окован серебром.
Тот, который Был Я, знал цену серебру, металлу, позже получившего имя «Тяжелого блеска».
Затем мы спустились в Зал, достали рукопись и завершили эпизоды, которых не хватало моей книге.
Моей «Дороге».
Только вместо слова «Эпилог» было написано совсем другое слово, хотя и похожее. Написано жирно и размашисто.
«Пролог».
Выйдя из Зала, я — Я! — заседлал злобного трехлетка, забытого у коновязи, и погнал его в пустыню, туда, где вдалеке высились остроги Ра-Муаз.
Через три дня конь пал подо мной.
Тогда я пошел пешком.
… — Нет, — еле слышно ответил я. — Это не Пустота. Это Бездна. То, чего не может быть, но что очень хочет — быть.