Бездна взывает к бездне
Шрифт:
– Вы?!!
– Помещик Иванцов – не мой отец. Я дочь дворового человека. Дочь крепостного. Я – девка. Я такая же, как моя мать. Порочная женщина. Так что ж? Готовы вы на мне жениться? Или же взять к себе для забавы? Я готова составить ваше счастье, как вы говорите. Уехать с вами сейчас, немедленно. Папенька согласен, если вы простите ему долги. Готовы вы меня купить? Или для вас это дорого?
– Замолчите!
– Ну уж нет! Вы сильных чувств хотите? Ну, так я вам их дам! Что же вы побледнели? Что растерялись? А! Вы испугались! Так и не надо
– Да будьте вы прокляты! – Он вскочил. – И вы, и ваш алмаз! Оставьте меня! Оставьте!
Он выскочил из беседки и понесся к воротам. «Ну, вот и все, – подумала она. – Этого он мне не простит никогда. Но я должна была ему сказать… Нет, как же подло они поступили! Лежечев и Жюли! Но кто же тогда взял камень? Кто его опередил? Неужели все-таки маменька?»
Шурочка вышла из беседки и, не спеша, направилась к дому. На ступеньках веранды стояла потрясенная Жюли:
– Сашенька, что случилось? – кинулась она к сестре. – Владимир…
– Что он тебе сказал?
– Он сказал… – Жюли побагровела. – О! Лучше бы тебе никогда этого не слышать!
В этот момент раздался грозный рев:
– Где это отродье?!
И на веранду вскочил разгневанный помещик Иванцов. В окно он видел, как Лежечев прыгнул в дрожки и унесся прочь. Ворота еле-еле успели открыть, иначе Лежечев их бы снес.
– Запорю!!! – заревел Василий Игнатьевич. Он уже успел «обмыть» помолвку и теперь едва держался на ногах.
Шурочка смерила его презрительным взглядом и отчеканила:
– Заткнись, старый болван!
Помещик Иванцов оторопел. Какое-то время он не мог прийти в себя, потом заревел, как поднятый из берлоги медведь, и кинулся к Шурочке. Но он был слишком пьян, а ступеньки крутые, поэтому Василий Игнатьевич не удержался и скатился ей прямо под ноги. Прыснула горничная Варька, наблюдавшая за этой сценой, засмеялись дворовые мужики. Василий Игнатьевич попытался было подняться, но снова упал. Шурочка переступила через лежащего у ее ног человека и спокойно поднялась на веранду. Она уже больше никого и ничего не боялась.
В доме было тихо, и она невольно загрустила. Вот и кончилось детство, а скоро и лето кончится. Наломала дров, и что теперь? Всем чужая. Жюли ей вряд ли простит обиду обожаемого Владимира. Хотя для нее же старалась, для сестры. Теперь они поссорились. Софи злится, Долли плачет. И все из-за чего? Ах уж эти уездные барышни! Все они глупы, и разговоры их пустые. Все о женихах да о пошлых, нескладных стишках, написанных друг другу в альбомы. Весь смысл их жизни сводится к одному: к замужеству. Причем о достоинствах женихов судят по их состоянию и чинам, совершенно не видя за всем этим человека. Заветная мечта каждой стать отставной майоршей или надворной советницей. Но они в этом не виноваты, их так воспитали. Иного пути для женщины нет. Более удачливые задирают нос, чванятся, все прочие им завидуют. Скука, серость и откровенная пошлость. Тоска…
Проходя
Как же Шурочке стало вдруг ее жалко! И как жалко себя! Она упала на колени перед кроватью и зарыдала:
– Маменька, маменька! Что вам принести? Попить? Морсу? Лекарства? Что?
Евдокия Павловна посмотрела на младшую дочь, и ее обескровленные губы беззвучно зашевелились.
– Что? Что вы хотите? Я принесу! – Она вскочила. – Скажите же, что вы на меня не сердитесь! Что вы меня любите! Не можете же вы совсем меня не любить? Ведь я тоже ваша дочь! Ну, дайте же хоть какой-нибудь знак!
Евдокия Павловна подняла левую руку. Шурочке показалось, что мать хочет ее приласкать. Или перекрестить? О! Это и есть долгожданный знак! Мать ее поняла! Она ее услышала! Наконец-то! Шурочка нагнулась над больной. Евдокия Павловна зашевелила губами. Потом собрала все свои силы и оттолкнула младшую дочь.
– Прочь… – догадалась та. – Прочь…
Она распрямилась. Слезы высохли сами собой. И в сердцах, прищурившись, сказала:
– Ну и лежите тут! А я уж сама о себе позабочусь!
Едва она вышла из комнаты матери, внизу раздался какой-то шум. Кажется, у Иванцовых сегодня день визитов. Опять кто-то приехал! Ей было все равно. Она пошла в свою комнату, взяла со стола книгу и попробовала читать.
Из гостиной доносились какие-то звуки. Звенела посуда, кто-то перебил клавиши фортепьяно. Там громко разговаривали и, кажется, смеялись. Смеялись? У кого в такой мрачный пасмурный день есть повод веселиться? Шурочка невольно прислушалась.
И тут в ее дверь забарабанили. Это была Жюли, которая кричала:
– Даша! Сашенька! Скорее все в гостиную! Наша Софи выходит замуж!
Шурочка отбросила книгу. Софи?! Замуж?! Да за кого?! Сгорая от любопытства, она тут же открыла дверь. Сияющая Жюли заговорила взволнованно:
– Ох уж наша тихоня Софи! На двух балах потанцевала в это лето, а к ней уже сватаются!
– Да кто?
– Как это кто? Поручик из того армейского полка, что расквартирован в наших краях! Тот самый поручик, с которым она и танцевала на балах!
– С каким поручиком? Что ты мелешь? Разве так выходят замуж? – удивилась Шурочка.
– Да ты сама пойди да посмотри! Он там, сидит в гостиной! Жених! Только что переговорил с папенькой, папенька дал согласие, да и в приданом, кажется, сошлись. Софи светилась от радости. Все так счастливы! Господи, радость-то какая!
– И что же теперь с ней будет? Он же на службе? – спросила Шурочка.
– Уедет с ним в полк, должно быть, – радостно ответила Жюли. – Будет жить по гарнизонам. Нас, женщин, нынче много так и живет, не одна Софи! Ах, какое же это счастье!