Безголовое дитё
Шрифт:
– Круть-верть! Чего ты ждёшь? Беги сюда!
– Боюсь! Там кгабы!
– А ты беги быстро-быстро! Они не успеют схватить тебя! Вперёд!
Я закрыла глаза, распластала в стороны руки и вбежала в воду. Каждое мгновение мне казалось, что вот-вот меня схватит за ногу краб и от этого сердце замирало. Но я не чувствуя дна летела по воде к тёте Мусе.
– Му-уся! Каг-р-раул! Уг-р-ра! Никаких кг-р-рабов! Р-рыба, р-рыба! Комендатур-ра!
Я бежала по мелкой воде и орала все слова с буквой "р", которым меня учил Борька. Я картавила, а он шепелявил. Борька уже ходил в первый класс и у него выпали передние зубы. Каждое утро он гнусавил под нашей дверью:
– Швета! Выходи гулять! Шмотри, какой я жделал парушник.
Я выходила сонная на крыльцо и недовольно поправляла его:
– Пагус-сник, Богя, –
– Не паг-гушник, а пар-рушник, Швета.
– Я не швета, а С-света.
–А я не Богя, а Бор-ря!
Сейчас же я с восторгом орала, приближаясь к тёте Мусе:
– Пар-русник! Пар-русник!
– Где парусник? Нет никакого парусника, – оглядывалась тётя Муся.
– Есть! Пар-русник! Есть кр-рабы! Они сейчас схватят мадам Бр-р-рошкину и отведут в комендатур-ру! – выпалила я, бросаясь в объятия тёти Муси.
Она всё поняла, простила мне Брошкину, кружила меня над водой, целовала в щёки и очень радовалась. Потом, взявшись за руки, мы побежали дальше по лиману, навстречу яркому солнцу, которое гримасничало, радовалось вместе с нами, отражаясь в лиманской воде, ожившей от нашего вторжения. Дальше вода была прохладней и мы стали погружаться. Когда вода стала мне выше пояса, мы остановились и, тяжело дыша, оглянулись. Ну и далеко же мы убежали от берега! Наш пляж был безлюден. Далеко, далеко виднелся товарный поезд. Он медленно полз вдоль лимана. Протяжный гудок паровоза вернул нас к действительности. Мы стали смывать с себя грязь. Вода такая солёная! Не дай бог, попадёт в глаз, наверняка выест. Я забыла про краба, но солёная вода, попав в ранку, стала щипать. Я вспомнила о нём, но уже совсем не боялась. Мы медленно, глядя себе под ноги, продвигались к берегу. Сквозь воду мы видели наши следы, едва различимые на песке. Множество всякой живности шарахалось из-под наших ног. Рачки, малюсенькие крабики, даже какие-то, неизвестные мне, морские насекомые. До меня дошло, что мой краб притаился, зарывшись в песок, поджидал жертву на обед. Этой жертвой оказалась я. Вот так добыча! Мне тоже захотелось есть. Тётя Муся разложила на полотенце нашу скромную еду, и мы с аппетитом съели всё до крошки. Запили тёплой водой из бутылки, и пошли в лиман собирать мидии.
– У меня есть пшено. Дома сварим плов из мидий, – сказала тётя Муся.
Я знала, что мидии очень вкусные. Любимое лакомство одесских мальчишек. Они ныряли под камни, отковыривали мидии, приросшие к камням, разжигали маленькие костерки на песке и на жестянках поджаривали их, посыпали солью и с удовольствием жевали. Но плов из мидий я никогда не ела.
В лимане камней не было. Мидии прятались в песке. Их тут было много, набрали целую авоську.
Часам к пяти вечера мы добрались до города. Я не крутилась, не вертелась, спокойно шла рядом с тётей Мусей и тихонько себе под нос бормотала:
–Ну, Бор-рька, ты тр-руп. Пр-ройдём в комендатур-ру! Шкульптур-ра, ур-ра!
Шкульптура
Когда мы подошли к дому Попудова, я остановилась, чтоб посмотреть на таинственную Шкульптуру. Мы с детьми часто бегали смотреть на неё, благо она стояла в квартале от нашего дома. Когда я впервые увидела её и спросила у Борьки: « Что это?», он с достоинством знатока сказал: «Это шкульптура». Я ехидно переспросила: «Шкульптуга? Это когда дяди голые?» и покраснев, отвернулась. Нилка хихикала и дразнила Борьку: "А у тебя нет письки, нет письки!". "А вот и есть, а вот и есть! У всех мальчишек есть". "Брешешь! Покажи!" – потребовала Нилка. В тот же вечер Борька собрал всех мальчишек нашего двора, позвал нас, девчонок, и мы спустились в подвал под Нилкиным крыльцом. Мальчишки выстроились перед нами, держась за трусы. "Раз, два, три! – скомандовал Борька, и они одновременно опустили свои трусы до колен. В подвале было темновато, но мы всё же разглядели – у всех мальчишек были точно такие же письки, как у дядек на "шкульптуре". "А теперь вы снимайте трусы – приказал Изька – а то не выпустим отсюда". Мы с визгом и хохотом убежали из подвала. С тех пор между нами встал незримый барьер. Мы были разными. И некоторое время девчонки и мальчишки играли в разные игры. Мальчишки "в войну", а мы "в домик". Потом как-то незаметно мы опять объединились и игры стали общими.
Теперь, когда я научилась выговаривать букву «р», я осознала своё превосходство
Да, в который раз я заворожённо смотрела на искажённые страданием лица обнажённого мужчины и двух плачущих мальчиков, тела которых обвивали змеи. И как всегда испытывала необъяснимое чувство ужаса и восторга. Много лет спустя я вновь испытала тот же восторг, сидя на лекции по ИЗО в театральном институте. Мы, студенты, сидели в тёмном зале, а перед нами светился маленький экран, на котором вдруг появилась знакомая мне "Шкульптура". Педагог по изобразительному искусству равнодушно рассказывал, что скульптура называется "Лаокоон". Лаокоон – жрец Трои, произнёс великую фразу: "Бойтесь данайцев, дары приносящих", чтоб предостеречь троянцев от обмана, чтоб они не открывали городские ворота перед деревянным конём, который напичкан вооружёнными греками. Зевс в наказание наслал на Лаокоона и его сыновей послов Посейдона – змей. А Родосские мастера Агесандр, Афондор и Полидор в первом веке до нашей эры изваяли эту скульптуру, отобразив в ней телесную боль, красоту и величие духа.
Из блаженного оцепенения меня вывел голос тёти Муси.
– Ветуня, – сказала тётя Муся и сделала паузу, будто не решаясь продолжить, – В этой мастерской, – всё же продолжила она, указывая мне на ступеньки, которые вели в подвальное помещение, – работает один человек. Он настраивает музыкальные инструменты. Ты сразу его узнаешь. Он очень красивый. У него седые виски. Ты подойди к нему, поздоровайся и скажи, что тебя послала тётя Муся… нет, просто Муся…
– И шо?
– А нишо. Просто так скажи. Я буду ждать тебя на той стороне улицы.
Я плохо поняла, чего хотела от меня тётя Муся и тихо спросила:
– А как его зовут?
– Аркадий. Дядя Аркадий. Ну, иди.
Тётя Муся оставила меня и пошла через дорогу на другую сторону улицы. Я немного постояла, потом стала медленно спускаться по ступенькам, оглядываясь на тётю Мусю. Она подавала мне знаки, чтоб я не оборачивалась, а шла туда, вниз. Я спустилась в полумрак подвала. После солнечной улицы тут было темно и прохладно. То, что прохладно – хорошо, так как я вспотела, и очень хотелось пить. Но полумрак сразу напугал меня и я остановилась. Постепенно глаза привыкли, и я стала различать предметы и звуки инструментов, вернее просто струн. Одной струны. Жалобу одной струны. Я огляделась. Везде стояли столы, заваленные разными деталями от музыкальных инструментов. За одним из столов на низкой табуретке сидел лысый дядька, поджав обе ноги под себя. Но когда он, опершись обеими руками о стол, приподнялся, и потянулся за какой-то вещью, я увидела, что ног у него нет. Между табуреткой и его туловищем виднелся просвет. "Инвалид"– с уважением подумала я, и подошла ближе. Это, конечно же, не Аркадий. Инвалид курил, вернее, докуривал закрутку из газеты. Маленький окурок он осторожно держал двумя пальцами. Наконец он обернулся и увидел меня. Я отвела взгляд. На стене передо мной висели скрипки, гитары и ещё много неизвестных мне инструментов.
– Тебе шо нужно? Ты до меня? – спросил инвалид.
– Я до Агкадия.
– Агкадия?
– Ну, до этого, до дяди Ар-ркадия.
– Аркаша, до вас домогается красивая незнакомка, – крикнул инвалид.
В углу стояла старая складная ширма. На протёртом шёлке просматривались остатки драконов и райских птиц. Над ширмой появилась голова мужчины с седыми висками. Волосы гладко зачёсаны назад. С весёлым прищуром мужчина смотрел на меня и молчал.
– Я от Муси, – еле прошептала я.
Но у Аркадия был абсолютный слух. Прищур остался, а весёлость как рукой сняло. Он вышел из-за ширмы и стал рыться в карманах брюк. Потом протянул мне смятую бумажку – пять рублей. Я замотала головой и почувствовала, что сильно покраснела.
– Нет, нет, не надо. Я ж от Муси.
– Чего ж ей ещё надо?
– Не знаю.
– Так вот бери, это то, что ей надо. Ну, беги, беги… до своей Муси.
– А-а-а, – протянула я, схватила деньги, и, не дожидаясь пока у меня брызнут слёзы, побежала из мастерской по ступенькам вверх. Поскользнулась, упала, больно ушибла коленку и выбралась, наконец, на улицу. На другой стороне стояла тётя Муся и рукой подзывала меня к себе. Я перебежала дорогу и уткнулась головой в её живот.