«Бежали храбрые грузины». Неприукрашенная история Грузии
Шрифт:
Достаточно посмотреть на Индию, страну древнейшей истории и ярчайшей культуры, где покончить с раздробленностью и застоем удалось только англичанам, ставшим «архитекторами» одного на весь полуостров государства. Или на Эфиопию, древнюю, христианскую, богатую ресурсами и населением, связанную, наконец, с Европой начиная с эпохи Рима; она сумела даже отстоять свою независимость, но в результате осталась в полном распоряжении собственных, не приезжих феодалов, – и результат налицо. «Но, отвечают оппоненты, не равняйте нас с Азией и Африкой; мы – европейцы!» Хорошо. Не будем сравнивать ни с Индией, ни с Эфиопией. С Японией, однако, тоже не будем. Азиаты-с. Но вот, допустим, ирландцы. Вполне европейцы. Они глупее грузин? Нет. Достаточно вспомнить Бернарда Шоу и Джеймса Джойса. Трусливее? Ничуть. Тому свидетельство не только герои бесчисленных восстаний на Зеленом Острове, но сотни тысяч безымянных британских «томми», прославленных Редьярдом Киплингом, и «бобби», воспетых Артуром Конан Дойлом (кстати, тоже ирландцем). Не способны мыслить государственно? Поклонники JFK и Рональда Рейгана, ау! Менее культурны? Ни в коем случае. Святой Патрик принес слово Божье людям Эйре еще в те дни, когда большинство народов Европы, включая и Восточный Рим, если и не поклонялись идолам, то вовсю погрязали в ересях, и нечесаные вожди, не колеблясь, приняли крест. И тем не менее ирландцы так и не создали государства. Ни один клан не отрицал кровного родства с другими, но ни один не хотел и уступать. В лучшем случае всякие Ленстеры, Манстеры, Ольстеры, Муманы и прочие объединялись ненадолго, когда уж очень щемило. А потом, разбив очередных викингов при очередном Клонтарфе, вновь принимались друг за друга – до тех пор, пока не пришли англичане, отправившие кланы с их вековыми традициями
Нет, наконец, оснований говорить и о каком-либо поражении грузин после 1801 года в правах или угнетении их по национальному признаку. Нет настолько, что любые доказательства излишни. Достаточно вспомнить длиннейший список грузинских фамилий, вписанных в российскую историю. На всех уровнях без исключений. Чиновники военные и гражданские, ученые, юристы и политики, журналисты и заговорщики – грузины в России еще со времен Тишайшего были равными и «своими» всюду (даже в кружке заговорщиков, устранивших Павла I, не обошлось без князя Яшвили) и на всех уровнях. От министра или сенатора в столице до исправника в Ташкенте или аудитора на Чукотке, и карьера при этом ничуть не зависела от знатности происхождения. Излишне говорить, что в «колониальном варианте» индус, сколь бы он ни был знатен и богат, или мальгаш, вплоть до прямого потомка Адрианаманрафандзаки, как известно, рожденного от союза Неба и Океана, не мог рассчитывать ни на что подобное. Ну и, блин, куда ж деться от смешанных браков, заключавшихся легчайше и принимавшихся обществом как нечто само собой разумеющееся! Хрестоматийный пример Грибоедова-Чавчавадзе нынче не в моде, но куда ж от него деваться? А ведь русско-грузинские семьи создавались не только в «верхах», но и в «низах». Учитывая сложность этого вопроса в традиционных обществах даже нынче (а в XIX веке и Россия, и Грузия в этом смысле были очень традиционны), на вопросе о «второсортности грузин в Империи» можно, по-моему, ставить жирную точку.
Dixi. Остается лишь еще раз повторить: цель этих заметок заключалась не в обелении и оправдании России, а в максимально беспристрастном изложении фактов и систематизации их. Без выводов. Выводы пусть каждый делает сам.
Глава XVI. «Порабощение запада»
Руно с проплешинами
Все сказанное, однако, относится к Восточной Грузии. Которая, собственно, тогда и считалась Грузией. На западе же, в Колхиде, все обстояло иначе. О том, что после распада страны в 1490 году на отдельные царства, воспринятого современниками как нечто трагическое, но объективное («Пусть время все рассудит»), судьбы Запада и Востока страны двинулись разными путями, мы уже знаем. Каждая семья, как водится, была несчастлива по-своему. Восток (Картли и Кахети) хоть и был в полном смысле растерзан Ираном, однако почти не знал такой беды, как междоусобицы. То есть бывало всякое, но как исключение и без особого кровопролития, а серьезные мятежи, ставившие под сомнение саму государственность, случались предельно редко. Зато Запад этой язвой был поражен всерьез. Линии раскола легли по границам обитания субэтносов, и вскоре имеретинские Багратиони стали даже не первыми среди равных, а одними из. К XVII веку все были независимы и все вскоре оказались в зоне влияния Турции, которая, в отличие от Ирана, не стремилась уничтожить вассальных князьков, вполне удовлетворяясь лояльностью и выплатой дани. Изредка, когда цари или князья оказывались очень уж строптивы, Стамбул организовывал карательные экспедиции, однако западные грузины умели достаточно больно кусаться в ответ, так что обе стороны старались не переступать границы приемлемого. Правда, в случае опасного усиления того или иного образования (Одиши в начале или Имеретия в середине XVIII века) Стамбул довольно умело играл на противоречиях, успешно способствуя «обузданию» излишне сильного княжества руками соседей. Впрочем, баланс сил был таков, что даже в моменты наибольшего возвышения ни одно из грузинских государств Колхиды не было в силах хоть сколько-то принудить соседей к повиновению.
Следует отметить, что относительное «равнодушие» Турции к завоеванию Колхиды диктовалось, в первую очередь, сугубо меркантильными соображениями. Главным интересом ее в регионе была работорговля. Для Порты, пережившей эпоху великих завоеваний и потерявшей к тому же такого стабильного партнера, как Крымское ханство, Западная Грузия стала к концу XVIII века основным поставщиком девушек для гаремов и мальчиков для комплектования янычарского корпуса и штата евнухов. Именно рабы были главной статьей экспорта всех без исключения государств Колхиды, и именно ради пополнения запасов этого стратегического товара велись многочисленные войны между ними. Разумеется, при случае приторговывали и собственными подданными. При этом нельзя сказать, что на моральную сторону вопроса никто не обращал внимания. Время от времени Церковь высказывалась в том духе, что, дескать, грех это, и надо бы с этим покончить, и даже угрожала ослушникам анафемой, да и цари Имерети в периоды некоторого усиления издавали грозные указы о наказаниях вплоть до смертной казни, но… Васьки слушали и ели. Реализовать же декларации сильные мира сего не спешили. То есть я уверен, что время от времени кого-то ловили и напоказ вешали, но под «напоказ», как водится, попадали мелкие сошки. Инфраструктура же жила и процветала, поскольку взяться за дело всерьез означало бы не только создать casus belli для масштабного вторжения (Турция этого ни в коем случае не потерпела бы), но и обрушить собственные бюджеты, выбив из них основную «наполняющую» статью. Однако бюджет бюджетом, а к концу XVIII века наиболее продвинутые мтавары (владетели то есть) – например, Григол Дадиани, князь Одиши, которой доставалось особенно, и с севера (Абхазия), и с востока (Имерети), понемногу начали понимать, что народишко – ресурс исчерпаемый, и пытаться хоть как-то реально ограничить самую доходную отрасль отечественной экономики. В связи с чем тотчас столкнулись с серьезнейшими сложностями: собственные вассалы, напуганные явной перспективой обнищания, развернули против князя форменную войну. Естественно, не без поддержки турок, имеретинского царя и ряда родичей Григола.
Оказавшись в крайне сложном положении, Дадиани сделал неординарный ход: в 1803 году он по собственной инициативе начал переговоры с российскими властями, сообщив, что готов присягнуть Империи на взаимовыгодных условиях. Каковые и были быстро, без каких-либо споров согласованы. Князь получал позарез нужную военную помощь, сохранял за собой престол с правом наследования и полную автономию во внутренних вопросах, отказавшись от права применять смертную казнь, вести собственную внешнюю политику и обязавшись покончить с работорговлей (чему был только рад). Излишне говорить, что после подписания договора у новых покровителей Григола нашлись средства убедить мятежных подданных князя в том, что, поскольку действия, направленные на насильственный захват власти, есть уголовное преступление, то лучше не надо. Забегая вперед, отметим, что обе стороны свои обязательства соблюли. Мегрелия стала надежной опорой России на побережье Черного моря, Россия же более полувека сохраняла за княжеством статус протектората, не вмешиваясь во внутренние дела Дадиани. Даже крепостное право там было отменено намного позже, чем в России. В целом, ближайшие же итоги принятия российского подданства для Одиши оказались столь позитивны, что заинтересованность в аналогичном акте проявил и правитель Гурии. Однако понимания не нашел. «Гурийскую карту» Петербург предпочел держать в рукаве, на предмет торга с Кутаиси.
Заигравшиеся
Что «имеретинский вопрос» не мог не встать на повестку дня сразу после вхождения в состав России Восточной Грузии, вполне очевидно. Назревала очередная война с Турцией, и было понятно, что на сей раз она будет проходить не только в Европе, но и на Кавказе, и в этом смысле ограничение возможностей Стамбула было более чем естественно. К тому же Соломон II от России ничего хорошего не ждал, вел обширную переписку с турками и оказывал всяческую поддержку «политическим беженцам» из Тбилиси, не только дав им приют, но и активно спонсируя деятельность царевича Юлона, одного из основных претендентов на тбилисский престол. История свидетельствует, что, скажем, англичане в таких ситуациях вводили войска без предупреждения. Россия поступила иначе. В 1804 году Цицианов предложил Соломону встретиться и обсудить неотложные вопросы. От предложения невозможно было отказаться, учитывая, что с востока его аргументировали российские войска, а с запада – дружины мегрельского князя, и встреча произошла. По итогам беседы в селе Элазнаури Соломон признал «ошибочной» ориентацию на Стамбул, отрекся от всяких связей с беглыми Ираклиевичами и подписал трактат
Раскольники
Заключительным актом присоединения Колхиды к России, как и в Восточной Грузии, стало решение церковного вопроса. А вопрос этот был куда как непрост. Еще в 70-х годах XV века, когда Грузия трещала по швам, а остановить распад не было возможности, царь Баграт VI, сохранивший власть только над Западной Грузией, сделал достаточно неординарный шаг. Воспользовавшись тем, что в это время Грузию посетил Михаил, патриарх Антиохии и Иерусалима, он задержал иерарха и приказал ему рукоположить «своего» архиепископа в «сепаратные» католикосы «Лихт-Имери и Абхазети», а также идеологически обосновать это мероприятие. Политические мотивы требований Баграта были столь же очевидны, сколь и абсолютное несоответствие их канонам. С церковной точки зрения Мцхетский престол был единственно законным. Но бедняге Михаилу выбирать было не из чего, к мученичеству он, судя по всему, относился отрицательно, а в случае согласия со стороны Баграта, несомненно, светили серьезные выгоды для давно уже прочно находящегося «под мусульманами» и отнюдь не процветающего Антиохийско-Иерусалимского патриархата. Так что Михаил не только рукоположил кого надо куда следует, но составил обширные «Заповеди веры», доказывающие, что никакого церковного единства в Грузии нет и быть не может, поскольку, дескать, апостол Андрей проповедовал христианство в Западной Грузии, а святая Нино в Восточной. Абсурдность и политизированность данной идеологемы были очевидны, как очевидно было и то, что создание «сепаратного» патриархата в перспективе играет на духовный раскол только начавшего формироваться грузинского этноса. Тем паче что позже возникла тенденция к дальнейшему дроблению: владетельные князья Самцхе (Аджария) почти добились того же, и «принцип домино» был остановлен лишь благодаря ускоренной исламизации Самцхе, сделавшей создание очередной «сепаратной» церкви неактуальным. Мцхета протестовала, приводила аргументы, но их мало кто слушал. Тем паче что усиливающимся туркам такой расклад пришелся очень по душе (они впоследствии всемерно покровительствовали Имеро-Абхазскому патриархату), а у Восточной Грузии, вскоре попавшей под пресс шахов Тхахмаспа и Аббаса, появились намного более насущные проблемы. В общем, status quo установился по Аугсбургской формуле («Чья власть, того и церковь»).
С присоединением грузинских царств к России ситуация изменилась. Упразднение престола Католикоса-Патриарха во Мцхете, хотя и ударило по чувствам некоторых слоев общества, с канонической точки зрения было актом безупречным, основываясь на принципе «единоглавия», подтвержденного четырьмя (!) Вселенскими Соборами, однако на саму по себе ГПЦ никто не посягал, утвердив ее в статусе экзархата – автономного подразделения единой государственной церкви. Логику этого шага поняли и признали даже высшие тбилисские иерархи. Зато с «Имеро-Абхазетским» патриархатом дело обстояло совершенно иначе. Неканоничность его существования бросалась в глаза, и хотя иерархи Западной Грузии настаивали на создании отдельного экзархзата, удовлетворить эту житейски вполне понятную просьбу Синод не счел возможным, поставив на повестку дня вопрос о восстановлении церковного единства Грузии. А поскольку личностные противоречия между высшими чинами двух родственных церквей оказались, как всегда в таких случаях, непреодолимы, эпархом Грузии был назначен «внешний управляющий» – Феофилакт Русанов, в 1814 году осуществивший объединение двух Патриархатов под канонической властью Мцхеты.
Пользу или вред нанесла духовному единству грузин такая мера, судить не мне, однако следует отметить: без осложнений она не прошла. Резкий слом сформировавшейся за три века системы отношений (не будем забывать, что Церковь в Грузии была и крупнейшим феодалом) ударил не столько по духовным, сколько по материальным интересам тысяч людей. Массовое недовольство новыми принципами налогообложения, поскольку вместо баранов и вина теперь почему-то требовали деньги. Плюс местные амбиции, типа: «А с какой стати Мцхета нам указ? Мы что же, раньше веровали неправильно?!» Плюс агитация сотен сельских батюшек, в итоге сокращения епархий оставшихся без приходов, насчет «пришествия Антихриста». Короче говоря, дело в 1819-м обернулось волнениями. Волнения вскоре переросли в мятеж, причем мелкое черное духовенство играло роль своего рода «православного талибана». Ситуацией, разумеется, не преминули воспользоваться и «прошлые люди» – от епископов, не получивших вожделенный сан самостийного экзарха, до претендентов на престолы Имерети и Гурии. Однако российские власти среагировали быстро и точно. Правильно осмыслив опыт событий 1804 года в Картли и 1812 года в Кахетии, они, не пренебрегая силовыми методами, в частности – высылкой наиболее оппозиционных лидеров «элиты», пошли навстречу крестьянам, выполнив их основные требования по финансовой части. После чего массовое движение сошло на нет, а «политически сознательные» князья и претенденты, одиноко и бессмысленно попартизанив в горах, ушли туда, откуда и пришли – в Турцию. Единство Грузинской церкви было восстановлено окончательно и бесповоротно.
Всем князьям князь
И наконец, Абхазия, о которой нельзя не отдельно. Там к середине XVIII века вовсю цвела «турецкая» партия – группировка высшей знати, считавшаяся мусульманской и полагавшая, что власти султана, сидящего в далеком Стамбуле, более чем достаточно, а свои князья, в принципе, не очень-то и нужная обуза. В какой-то момент к такому выводу пришли и турки, а придя, устроили своего рода эксперимент: клан Шервашидзе был просто вывезен из края, Абхазия же осталась на попечении «временного правительства» – чисто формального совета «малых князей». Позже, правда, убедившись, что бардака меньше не стало, одного из пленников, княжича Зураба, вернули в Сухум-Кале в качестве как бы гаранта стабильности. Поставив, однако, под контроль «турецкой» партии и турецкого же коменданта. Когда же огорченный таким недоверием Зураб в 1771-м попытался показать характер, выгнав османский гарнизон, ему вскоре пришлось бежать самому, а на престоле Абхазии оказался его племянник Келешбей, по мнению Стамбула, куда более достойный доверия, поскольку, проведя детство при дворе султана, принял ислам и считался едва ли не фанатиком. Хотя на самом деле фанател исключительно на себе. Правда, не без оснований: личность был крупная, с размахом, хваткой и амбициями. Заверяя Стамбул в вечной преданности, он сумел поставить себя очень быстро: сформировав дружину из мелких «дворян», хорошо, вплоть до пушек, ее вооружил и обучил, привел к относительной покорности аристократов, создал сильный флот и вообще в какой-то момент стал – почти как некогда Леван II Дадиани – едва ли не гегемоном Колхиды, ко всему еще и убедив Порту назначить комендантами турецких Поти и Батуми своих родичей. А затем, дождавшись смерти соседа, имеретинского царя Соломона I, связываться с которым было опасно – тот был личностью еще покруче, – активно занялся внешней политикой.