Беженцы и победители
Шрифт:
Со стороны Торчина доносится рокот моторов. В тот же миг Козак и Бабич сваливаются в кювет к Валеку.
— Что там?
— Вроде бы две автомашины, — прерывисто дыша, докладывает Тоник.
— Едут очень медленно, — добавляет Бабич.
Станда передает эти сведения в другой кювет — дважды каркает вороном. Делает он это мастерски — от настоящего карканья и не отличишь.
В это мгновение примерно в 400 метрах от засады появляется на дороге легковая автомашина, за ней — другая. Дистанция между ними небольшая. Разведчики следят за приближающимися автомашинами,
Внезапность нападения действует на немцев ошеломляюще, а нацеленные на них автоматы окончательно лишают их способности сопротивляться.
— А ну побыстрее выходи из машины! — выводят их из оцепенения разведчики. — Быстрее!
Через несколько секунд пленные уже стоят со связанными руками и кляпами во рту. У них отбирают оружие, бинокли, документы. Один из пленных — офицер, майор из штаба 72-й пехотной дивизии. Вот это удача!
— Пошли, пошли! — торопит разведчиков лейтенант Насонов и, обратившись к немцам, показывает в направлении насыпи: — Вперед! Не задерживаться!
Пленные послушно шагают под конвоем чехословацких воинов. Когда они подходят к дому с дощатой крышей, Валек делает знак остановиться. Он ведет пленных в дом и молча показывает на старушку, застывшую в немой скорби.
Давид снимает маскхалат, бережно набрасывает его на старушку и уводит ее за собой. Кто-то приносит из другой комнаты кусок материи и накрывает им старика. Вскоре они вернутся сюда и похоронят старика на сельском кладбище…
В соответствии с приказом немецкого майора и сопровождавших его необходимо немедленно доставить во второй отдел штаба 13-й армии. И разведчики торопятся. Пленные ведут себя спокойно, особенно майор. Наверное, потому, что торопиться им теперь некуда.
Майору по документам сорок пять лет. До войны он преподавал математику в гимназии в Вюрцбурге. Зовут его Гельмут Ерабек.
Владя с интересом всматривается в усталое лицо с серыми, запавшими глазами, в которых застыло какое-то отсутствующее выражение:
— Так ведь это чешская фамилия, герр майор, не правда ли?
— Брось, Володя. Его допросят в штабе, — говорит капитан Королев, которому хочется побыстрее передать пленных по назначению и отправиться спать.
— Да я не допрашиваю, Петр Матвеевич, — отвечает Владя. — Просто у него чешская фамилия, и мне интересно, знает ли он, откуда родом его предки.
— Он что, чех?
— Чехом, вероятно, был кто-то из его прадедов. Возможно, он родом из Судет.
— Ну что ж, спроси, только побыстрее, а то его ждут в штабе.
Майор сидит неподвижно.
— Вам понятен мой вопрос, герр майор? Меня это интересует, потому что я чех.
На сухощавом лице майора появляется легкая усмешка, за которой скрывается покорность судьбе.
— Да, мне известно о чешских войсках, которые сражаются в России. В моих жилах течет немного чешской крови, совсем немного. Но, несмотря на это, я считаю себя немцем и горжусь,
— К народу, который придумал бесчеловечные расовые законы, — уточняет Давид Фришман.
Майор отмахивается:
— Вздор какой! Эти законы выдумал Адольф Гитлер…
— А потом он развязал эту чудовищную войну… — подступает к майору бледный от волнения Фришман, но Королев движением руки успевает остановить его.
— Кто несет ответственность за войну, которую вы проиграли? Только Гитлер?
— Нет, не только… Но это не имеет значения. Теперь ничто не имеет значения…
По бурой от пыли дороге тащат тяжелые орудия тягачи. Уже не скрытно, не ночью, а белым днем. Это добрый знак. Он свидетельствует о том, что превосходство Советской Армии на земле и в воздухе неоспоримо.
Дорога, насколько хватает глаз, забита орудиями и минометами, танками и самоходками. Этот поток кажется неостановимым. Может, с этим потоком чехословацкие воины дойдут до Кракова, а потом через Моравские Ворота двинутся домой. Эх, если бы все так и случилось!
Далеко за линией фронта
Близится весна, и в сердцах солдат крепнет надежда на скорое возвращение к родным очагам. Из Чехословакии время от времени приходят тревожные сообщения — о зверствах, чинимых оккупантами над мирным населением, о многочисленных казнях и расправах. Но верить в это как-то не хочется. Солдатам, покинувшим родину еще в тридцать девятом, даже представить трудно масштабы свершившейся трагедии. Постигнуть это им доведется гораздо позднее. А пока все их думы и помыслы устремлены к теперь уже не столь далеким Карпатам.
Отрывочные сведения, приходящие из Москвы, дают возможность хотя бы в общих чертах воссоздать ход событий на недавних переговорах. Несмотря на то что в выступлении по Московскому радио 12 декабря прошлого года Бенеш подчеркивал, что развитие послевоенных отношений между Чехословакией и Советским Союзом возможно лишь на основе «взаимного уважения к независимости и суверенитету, равно как и невмешательству во внутренние дела другого государства», на практике он продолжал придерживаться тактики, выработанной еще в домюнхенский период. Понять это помогла беседа, состоявшаяся во время обеда в чехословацком посольстве.
Казалось, Бенеш не замечает ничего вокруг — настолько он был занят своими мыслями. Когда принесли суп, он механически придвинул к себе тарелку, так что его личный врач Клингер, сидевший рядом, вынужден был задержать его руку с ложкой: «Вам этого есть нельзя, пан президент. Минуточку…» И он насыпал в суп какого-то порошка. «Я вас слушаюсь, пан коллега», — безучастно отозвался Бенеш и принялся рассуждать о политике, о военных поставках, об их взаимосвязи с решением послевоенных проблем.
Присутствующие в большинстве своем важно кивали или просто отмалчивались. В полемику с президентом отважился вступить только посол Фирлингер, который резонно заметил, что Советский Союз никогда не допустит вмешательства в свои внутренние дела.