Шрифт:
Эту историю Ваня мне изложил длиннющим сообщением в «Телеграме», за какие-то несколько минут до своей смерти. Нет, я, конечно, встречался с ним позже, но та встреча лишь окончательно убедила меня в сумасшедшей правдивости бреда, который я прочитал тем роковым утром. Некоторые из вас, знакомые с Иваном Коревичем, директором нижегородского «Химсекта», могут вместо этого назвать сумасшедшим меня, потому что не раз видели Ваню в полном физическом и умственном здравии, но, уверяю, вы поймёте, о чём я, прочитав его рассказ. Я только позволю себе преобразить последнее сообщение Вани, сделав текст удобочитаемым и художественно привлекательным.
Итак, ранним утром 11
Луч прожектора разрезал плотный сумрак перрона, и поезд чинно остановился у платформы, прожорливо разевая тамбуры, словно гигантский червь с двумя рядами пастей вдоль всей своей продолговатой туши. Ваня с привычной утренней неохотой двинулся к дверям. Зеленоватое свечение из окон не внушало ему чувства уюта: света было непривычно мало, и вместе с тем за стеклом так всё было размыто, словно в действительности этот свет кто-то силой удерживал внутри. Выходящие из вагона пассажиры выглядели на удивление приветливо и улыбчиво для шести утра. Вместе с угрюмыми людьми перрона Ваня зашёл в сумрачный тамбур и, пройдя в салон, сощурился вдруг от невыносимого сияния: лампы били как само солнце, аж до боли в глазах; в вагоне при этом стоял фруктовый аромат, очень отдалённо напоминающий запах груши или персика, – настолько невыносимый, что его впору называть не ароматом, а вонью. Ваня приметил местечко в середине, напротив какого-то костлявого старика в костюме и пальто, и, прикрывая разболевшиеся глаза, чуть не побежал туда. Он решил, что слишком привык к темноте на улице, а из-за раннего подъёма глаза его плохо адаптировались к смене освещения.
Машинист объявил следующей станцией Дзержинск. Ваня сидел у окна, прижимая к себе свой портфель. Вагон оказался полупустым, как и полагается столь ранней электричке, зато немногочисленные пассажиры, видимо, ехали от самого Гороховца и ехали надолго, потому что полки над головами практически целиком были забиты разноцветными сумками и чемоданами. Иван со вздохом приник к стенке. Обычно тряска убаюкивает его в это время, но сегодня свет в вагоне настолько пронзительный, что сон как ветром сдуло. Большинство пассажиров беззаботно занимались своими делами или дремали, но кто-то с явной нервозностью оглядывал вошедших. Одна молодая девушка встретилась с Ваней взглядом, и лицо её свело трагической судорогой. Ваня недоумённо нахмурился и протёр глаза.
– Она сокрушается от того, что вы не заметили её знака, – услышал он прямо перед собой.
Голос принадлежал тому костлявому старику в костюме и пальто, с белоснежной сединой и морщинистым, истощённым лицом.
– Знака? – повторил Ваня.
– Когда вы вошли, она махнула рукой, призывая вас уйти, но вы этого не заметили. Теперь она рыдает о вас.
Старик, не поднимая головы, глядел на свой кнопочный телефон в трясущихся руках и зачем-то постоянно листал список контактов.
– Почему? – вздохнул Ваня и снова приник к стенке, закрыв глаза.
Свет слепил даже через сомкнутые веки, поднимая самые жуткие ощущения из глубин души.
– Потому что этот поезд, оказывается, проклят. Никто его не покинет живым.
С резким гудением за окном пронеслась цепочка огненных квадратов, вновь сменившись тьмой. В этой тьме иногда мелькали конусы холодного света, пленившего фасады кирпичных домов, разноцветные детские качели и чёрные изломы раскидистых ветвей. Эти конусы неспешно
– Что? – переспросил Ваня, пытаясь поймать взгляд старика.
Тогда тот и поднял голову, убрав телефон в карман.
– Вы не волнуйтесь, молодой человек. Всё бывает в первый раз. Жертвы «Кристалла» тоже не знали о своей скорой судьбе…
– Нет-нет, вы сказали… никто не покинет живым?
– Да, точно так.
Старик кивнул и улыбнулся. Что-то в его облике – то ли эта улыбка, то ли тряска рук, то ли морщинистое, как орех, лицо – придавало ему зловещий вид.
– Вы до Нижнего едете? – спросил старик, видя замешательство собеседника.
Ваня вздохнул и закрыл глаза, показывая, что не желает отвечать. Почему-то ему казалось, что свет становится только ярче, хотя он давно должен был привыкнуть к нему.
– Ладно, – шепнул старик, выпрямился и стал с шумом вдыхать воздух, точно медитируя. И то ли он намеренно пытался досадить случайному пассажиру, то ли носовая перегородка у него была столь сильно искривлена, но вдыхал он с таким шумом, что очень скоро, когда за окном стали проплывать платформы Дзержинского вокзала, Ваня потерял всякое терпение и встал, собираясь пересесть на другое место.
– Подождите! – сказал старик, отчаянно схватив Ваню за рукав.
– Отпусти, а?!
В это время электричка остановилась и несколько человек поднялись со своих мест, направившись к тамбурам. Ваня услышал отрывистое урчание, что-то мелькнуло впереди, хрустнуло, и все пассажиры, кто собирался уходить и вышел в проход между скамьями, вдруг грохнулись, как брошенные куклы. Только почувствовав на щеке что-то горячее, Ваня запоздало увидел струйки зловонной крови, тут и там выстреливающие из мёртвых тел. Он не мог пошевелиться от охватившего его ужаса, в его разинутый рот мог бы влететь целый рой мух. Один мужчина в пальто лежал прямо перед ним, в растекающейся багровой луже, с пробитой насквозь головой. Вдруг лужа потекла в обратном направлении: кровь стала наслаиваться саму на себя, оттягиваясь к мёртвому телу, не оставляя ни капельки на полу, а затем, собравшись в один дрожащий шар, вошла в ту дыру на виске, откуда вытекла секундами ранее – и рана исчезла. Мужчина вдруг быстро поднялся, потёр себе висок, отряхнул пыль с пальто и, улыбнувшись, точно ребёнок солнечному дню, направился в тамбур. Ваня же не мог пошевелить и мускулом от объявшего его кошмарного чувства, кроме как мышцами шеи, поворачивавшей голову вслед за восставшим мертвецом. А мертвец остановился у дверей, оказавшись в очереди на выход – в очереди из таких же, как он, оживших трупов.
Ваня обессиленно грохнулся на скамью перед стариком, всё продолжавшем свою странную и чудовищную, в такой-то ситуации, дыхательную гимнастику. Мертвецы неторопливо вышли из вагона, вместо них сюда зашёл десяток других людей – мрачных и сонных, задумчивых и серьёзных. Только у одного-двух Ваня заметил улыбку или намёк на радость в лице; он снова обратил внимание на рыдающую на весь вагон девушку, отчаянно машущую вошедшим. Никто не обращал внимания на её знаки.
– Дзержинск. Следующая остановка… эх, «Калининская», – прозвучало по громкой связи. Хотя Ваня не был уверен, что действительно слышал вздох.
На скамью впереди уселась какая-то женщина и угрюмо уставилась в телефон. Рядом с рыдающей девушкой сел молодой парень, и та принялась трясти его за рукав, о чём-то слёзно умоляя, но парень отмахивался от неё, как от сумасшедшей. Двери с шумом захлопнулись, и роковой поезд двинулся дальше.
Глаза Вани, которыми он в упор буравил старика, не уменьшились, но выражали они уже не столько ужас, сколько нечеловеческое напряжение. Он подался вперёд всем телом и сжал горло тщедушного старика.