Безмолвные тени Раминара
Шрифт:
— О как, — немедленно среагировал мужчина. — Лаборантка учит профессора рассчитывать параметры опыта, — поставил меня на положенное место и посмотрел с насмешкой. — Милочка, может, вам должность сменить?
— Я не учу, — даже растерялась от подобного обвинения, настолько оно оказалось неожиданным. — Всего лишь хочу, чтобы всё прошло удачно.
— Похвально, — ничуть не смягчился язвительный тон. — Однако для этого вам достаточно выполнять мои указания! Чётко и неукоснительно! И не ставить под сомнения полученные распоряжения!
Я едва удержалась,
— Как скажете, — сделала равнодушное лицо, осторожно вкалывая снотворное крысе, уже слегка одуревшей под действием эфира.
— А вы чего застыли? — резко переключился профессор с меня на прочий контингент. — Нечем заняться?
Естественно, времени не хватило. Когда прибор прошёл две трети слоя коры, раздался истошный визг животного, заставив нас вздрогнуть.
Вообще-то, у грызунов высокая стрессоустойчивость. Вот только если оказываются под нейросканом в состоянии бодрствования, словно с ума сходят. А их так жалко!
Моя рука непроизвольно дёрнулась выключить аппарат, но жёсткий приказ: «Ничего не трогать!» остановил рефлекторное движение.
Да он садист, оказывается! Может, и количество препарата специально уменьшил? А ведь по внешнему виду и не скажешь! Неброский шатен, как говорится — приятной наружности, глаза разве что всегда чуть прищурены, отчего взгляд излишне острый. Но в остальном нормальный мужик лет тридцати пяти.
— Владимир Григорьевич, — я начала понимать, что моё терпение скоро лопнет. — Она себя покалечит.
— Значит, будем считывать воспоминания у калеки, — профессор склонился над бьющимся в прозрачном квадратном корпусе серым тельцем и засмеялся, наверняка посчитав свою плоскую шутку верхом остроумия.
Я не выдержала. Выдернула штекер, обесточив аппарат, и…
То, что я выслушала далее — о своём поведении, квалификации, способности мыслить — лучше не пересказывать. А я что? Буду терпеть оскорбления? Нет. Наговорила в ответ не менее «приятных» вещей и ушла, оставив субъекта, ошалевшего от моих откровений, с разинутым ртом.
А ведь теперь возвращаться обратно. Мрак. Придётся извиняться, потому что отреагировала я, может и правильно, но излишне эмоционально. И про субординацию напрочь забыла, что тоже не слишком хорошо.
***
Двадцать четыре.
Нет, двадцать две. Точно.
Так, следующая. Шестнадцать? Хотя больше на восемнадцать похоже. Или на тринадцать.
Практически за голову хватаюсь, понимая, что подставить однозначное значение в программу не получится. Смазана последняя цифра так, что сам чёрт теперь не разберёт! И ведь не она одна! Почти половина кода, полученного нейросканом, вывелась на корректировку. Вот и получается, что я уже десятый час сижу, перебирая подходящие варианты. А всё почему? Да потому, что одни не умеют держать себя в руках, а другие слишком злопамятны. В результате, женская особь с не в меру острым язычком и своенравным
Обычно все лаборанты трудятся над тем, чтобы выправить сбитый код, а тут на меня одну всё нагрузили. И ведь не возмутишься! Реально — виновата.
Ладно. Пусть будет шестнадцать. Доверимся интуиции, которая вообще-то редко меня подводит. Следующая. Семь. Дальше. Четыре…
Когда на экране появляется сообщение «Верификация завершена. Загрузите полученный код в систему», я даже не сразу верю своему счастью. Неужели всё?
Бросаю взгляд на часы и невесело смеюсь. Ага, всё. Через шестнадцать часов работы!
Отодвигаюсь от стола, потягиваясь, чтобы размять затёкшее тело, и закрываю глаза, откидываясь затылком на спинку.
Устала. Спать безумно хочется. И есть.
Ну и чего тогда сижу, спрашивается?
Решительно отталкиваюсь от сиденья, привожу в порядок рабочее место, выключаю технику…
В ответ на мою активность из-под стола раздаётся неодобрительное ворчание, шуршание, и через пару секунд на свет божий выползает Эдер.
— Знаю, что поздно, — понимаю его реакцию. — Извини. Сейчас пойдём домой и ты все свои дела сделаешь.
В быстром темпе прохожу по помещению, проверяя, всё ли в порядке. Так уж положено: тот, кто покидает рабочее место последним, обязательно должен убедиться, что никто ничего не забыл. А я в этом царстве исследования мозга действительно одна осталась.
Моё вторжение в комнату с подопытными животными незамеченным не остаётся. Зверьки начинают суетиться и прижиматься к стеночкам, выпрашивая еду.
— Куда вам ещё? — спрашиваю ненасытные мордочки, пробежав глазами по режиму кормления. — Обжорки-плодожорки. А ты, — всё же не удерживаюсь и угощаю одну из усатых кусочком корма, — вообще радуйся, что жива. Могла бы сейчас пополнять ряды усопших во имя науки.
Выключаю свет, оставляя только дежурный, набираю на панели код, блокирующий доступ, и, дождавшись, когда дог проскользнёт мимо моих ног, выхожу в коридор, закрывая за собой дверь.
Спустившись в холл, киваю охраннику, получив ответный кивок и свободный выход в окружающий мир, наполненный запахами весеннего вечера: свежескошенной травы, влажного, прохладного воздуха и молодой, только что распустившейся листвы.
Замираю на пороге, абстрагируясь от проблем и пропуская через себя совершенно иные ощущения. Умиротворение. Спокойствие. Невозмутимость.
Как же много зависит от нашего умения расширить границы восприятия, увидеть то, что с тобой происходит иначе, под другим углом.
Казалось бы, после того, что произошло вчера и сегодня, я должна либо продолжать злиться, либо паниковать. А мне совершенно безразлично. Наказали — отработала. Профессор не прав и признать этого не хочет? Его проблемы. Моя совесть чиста. Получилось то, что получилось. Вопрос закрыт и с повестки дня снят.
Тем более уволить меня, как выяснилось, он не может.