Безмятежные годы
Шрифт:
– Благодарю вас, - легким поклоном отпускает он ее. В журнале красуется изящное шесть.
Ах! противный! Еще смеет благодарить! Ну, уж с кем-кем, но с этим милейшим господином мы наверно будем врагами.
Но пусть, пусть будет, что будет, a пока я так рада, так бесконечно счастлива, что я опять здесь, в Петербурге, в нашей милой родной гимназии. Еще и суток нет, как мы приехали, a уже сколько радости, сколько чудных впечатлений, a впереди еще больше, еще так много-много хорошего, светлого.
Спать, скорее спать! Голова болит, глаза слипаются…
Глава II
«Клепка» - «Карточка» - «Желток без сердца и души» - «Евгений Барбаросса»
Вот
Мой ушастик, верный своей всегдашней любознательности, помчался осматривать и обчихивать всю квартиру и после самого тщательного исследования, видимо, помещением остался доволен. Не миновав ни одного окна, он перебывал на всех подоконниках, с необычайной серьезностью заглядывая вниз на улицу, будто желая отдать себе отчет о высоте нашего помещения. Пожалуй, это могло бы навести на мысль о его желании решиться на самоубийство через выбрасывание из третьего этажа, но все последующее его настроение доказало, что он далек от такого мрачного решения. Хотя он теперь уже не маленький, a особа средних лет, но нрава все такого же веселого, и живем мы с ним по-прежнему душа в душу.
На следующий же день после своего приезда начали мы с мамусей колесить по всем родным и знакомым. Всюду сюрпризы, всюду ахи, охи удивления.
Все Снежины (См. «Веселые будни. Из воспоминанйи гимназистки» того же автора) (само собой, кроме monsieur и madame) возмутительно повырастали, a Саша имел нахальство перегнать меня чуть не на полголовы. Кроме того изменился и весь его внешний вид, благодаря кадетскому мундиру. Люба смотрит барышней, но все же японочкой; премиленькая, полная, стройная и грациозная. Все это я приблизительно могла бы еще представить себе, но y тети Лидуши…
Звоним. Входим. Крепко-крепко целуемся. Вдруг, что-то, незаметно вкатившееся, дергает меня за юбку. Смотрю, очаровательный пузырь, с гладкими, светло-каштановыми волосенками, с чудными серыми, серьезными глазищами, розовый, толстенький.
– Маму Мусю посмотреть хочу.
– Ах ты, мое золото!
– Пока я его целую и обнимаю раз пятьсот, он пристально-пристально, не спуская глаз, смотрит на меня и вдруг довольно бесцеремонно тычет меня пальцем в лоб.
– У тебя черная заря, a y Тани белая, - глубокомысленно заявляет он.
– Какая такая заря?
– A вот как y Боженек на картинках…
Но в это время я вижу стоящую в дверях, держась за нянину руку, каплюшку Таню и сразу понимаю, о какой заре говорил Сережа. Её чудная ясная мордашка со всех сторон, как сиянием, окружена светлыми, почти льняными, пышными локончиками, ореолом стоящими кругом белого лобика; несколько непослушных кудряшек спустилось и на него, a из-под них смотрят такие святые, совсем ангельские глазки. Боже! Какие душки! Это просто куклы, a не дети!
Я ахала над ними, a тетя и Леонид Георгиевич ахали над тем, как выросла я, и уверяли, будто я ужасно стала похожа на мамочку. Дай-то Бог, да только где нам!.. Где мне с моей курносой носюлей равняться с точно выточенным профилем мамуси!
Прежде я удивлялась: какое удовольствие можно находить при раскопках всякого древнего мусора, но теперь, кажется, поняла. То есть относительно мусора остаюсь при прежнем мнении, a вот относительно раскопок и находок. Право, нечто подобное переживала я первое время по возвращении сюда: вдруг откуда-то из-под спуда вынырнет совсем забытое лицо, какое-нибудь веселое-превеселое воспоминание, и так станет приятно, точно и, правда, клад нашла. Но не одни раскопки, новое здесь все тоже очень интересно.
Со всем и со всеми-то я перезнакомилась, ну и меня теперь знают,
– не все с хорошей стороны. Меня даже почти сразу успели причислить к разряду отпетых. Этот строгий, беспощадный приговор изрекла надо мной наша классная дама, преподобная Клеопатра Михайловна или просто «Клепка» - как все называют ее. Драгоценный экземпляр, если не по древности, то по редкости. Ходят упорные слухи, что она воспитывалась в Петербурге в институте, по-моему, - на луне, только там. Если еще с грехом пополам можно допустить первое, то второе!.. Скажите, найдется ли не только в столице, но в самом завалящем уголке земного шара институтка, которая приходила бы в благоговейный ужас от той или другой штучки, шутки, свободного словечка, вырвавшегося из уст ученицы? Ведь, - что греха таить?
– сами-то обыкновенные, подлунные институтки по этой части о-ох, как не промах, и это еще под большим сомнением, гимназистка ли на состязании получила бы пальму первенства? Между тем, наша многострадальная Клеопатра приходит в священный трепет, если какая-нибудь нечестивая осмелится засмеяться во время урока.
– Несчастная! Зачем смеяться в сорок минут одиннадцатого, - недоумевает она, - когда стоит подождать только четверть часа, ударит звонок на перемену, и смейся сколько душе угодно?
– Положа руку на сердце: ну, похоже ли это на обыкновенную, одушевленную институтку? Тысячу раз нет!.. Таким образом, остается еще одно последнее и, думается мне самое правильное предположение: хоть и прозывается она «Клепка», но именно двух-трех клепочек-то и не хватает в её мыслительном аппарате. Вообще, я нахожу, что в этом отношении имя Клеопатра - porte malheur (приносит несчастье)! Например, царица того же наименования, проглотив одним взмахом растворенную в уксусе миллионную жемчужину, тоже того… Швах немножко была. Одно знаю, что, на основании как личного, так и исторического опыта, никогда дочь свою так не назову.
Мудрено ли при таких обстоятельствах, что я в «отпетые» почти сразу попала?
Если можно было еще третьего дня, прибегнув к красноречию какого-нибудь европейского светила, уверить Клеопатру Михайловну, что я из «приличной» семьи, то со вчерашнего дня это сделалось совершенно немыслимым.
A все виноват наш Михаил Васильевич, учитель географии. Человек он себе премилый и предобродушный, сердце y него мягкое-мягкое, и против молящих глаз ученицы он устоять не может, рука, точно сама, один, a то и два лишних балла ставит, причем счет он начинает не с единицы, как все обыкновенно, a с семи, редко, редко с шести.
Дружеского расположения к географии я никогда не испытывала, потому ее надо долбить, a уж это - покорно благодарю, решительно не умею и уметь не хочу. За последние годы враждебные отношения с ней y нас обострились; гнусный предмет, как ни соображай, какой гениальной находчивостью ни отличайся, по немой карте никак не додумаешься, какими притоками угодно было природе снабдить Дунай с правой стороны, a какими с левой, - словом, гадость и больше ничего. A тут еще, - извините пожалуйста!
– новую моду выдумали: карты изволь чертить, это при моих-то художественных способностях! Прелесть хоть куда, соединяющая мои две излюбленные работы.
Как только подходит ученица отвечать, первый вопрос Михаила Васильевича:
– A ваша карточка?
«Ну, думаю, постой».
Вчера как раз урок географии. Сел наш «Мешочек» и с места:
– Прошу госпожу Старобельскую к доске.
Госпожа Старобельская мало тронута этим вниманием, но забирает свое художественное произведение в одну руку, вторую опускает в карман и подходит к столу.
– Попрошу вашу карточку.
Я делаю такие же, как когда-то «святые глаза» и вытаскиваю из кармана руку, в которой… моя фотографическая карточка.