Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен
Шрифт:
Баркас остановился у Ворот изменников, и одетую во все черное Екатерину препроводили с пристани в тюремную камеру. Ее короткое безрадостное путешествие завершилось.
Вокруг пристани собрались любопытные, желавшие поглазеть на нее. Один из них даже сочинил балладу:
Грустная дума меня посетила, Слезы застыли в глазах, Королева скорбно на берег сходила, Больше ей не блистать на балах, Больше ей не гулять в садах. «Пусть красотой одарила природа ЦветущейОна вдохновляла поэтов. «Королева скорбно на берег сходила…» Это зрелище пленило сердце очередного кавалера, очередного поклонника.
Последний раз Екатерина появилась на людях. В Тауэре уже никого не растрогают ее красота и задумчивая скорбь.
Вскоре мне сообщили о ее поразительной просьбе: принести в камеру плаху, дабы узница примерилась к ней. Екатерине хотелось устроить затейливое представление для завтрашних зрителей. Рассказывали, что возле плахи она провела более часа, подходила к ней то с одной, то с другой стороны и укладывала голову так и сяк, поворачивала ее направо, налево, свешивала вперед и требовала от несчастных дам ответа, какое положение кажется им более изысканным.
А я всю длинную февральскую ночь промаялся без сна. Я думал о том, что еще до рассвета Екатерина взойдет на эшафот, где ее обезглавят.
По этим же ступеням поднимались Анна, Мор, Фишер, Бекингем, Невилл и Карью. Воображение у людей разыгралось настолько, что им уже чудились на камнях под настилом несмываемые пятна крови. Полнейшая глупость; я сам проверял, там не осталось никаких следов. Что до эшафота, то его сколотили на совесть, и я считал бессмысленной щепетильностью строить новый для каждого изменника.
Февральские ночи обычно холодны по-зимнему, а та выдалась промозглой и сырой. Куда легче выдержать ясную и морозную снежную погоду. Я дрожал даже под грудой меховых одеял и чувствовал себя совсем ослабевшим. Пылающие в камине дрова не согревали влажный стылый воздух. Как там Екатерина в каменных стенах Тауэра? Она обычно бывала крайне чувствительной к холоду. Мне вспомнилось, как она послала меховые покрывала в Тауэр для графини Солсбери, матери Реджинальда Поля, дабы преступница не замерзла. Я укорил королеву за излишнее мягкосердечие. Да уж, она потакала всем — и престарелой преступной графине, и безалаберным секретарям, и родственникам герцогини, смотревшей сквозь пальцы на ее грешные наклонности. Екатерина была снисходительна к нуждам других и вряд ли задавалась вопросом: а не сами ли они навлекли на себя беду?
Восток чуть посветлел. Скоро рассветет. За окнами моей опочивальни с новой яростью разбушевались
Итак, близился последний час Екатерины. Начинался день исполнения приговора, день казни еще одной королевы Англии.
Я решил провести его с моими детьми, дабы покончить со скорбью. Они единственное оставшееся мне утешение, плоть от плоти моей. Их репутации пока ничто не могло запятнать или испортить.
XLVII
Кстати, я заранее уведомил их наставниц и управляющих о том, что тринадцатого февраля дети должны посетить своего венценосного отца. Мне хотелось узнать, каковы их любимые развлечения. Ибо я знал толк в удовольствиях и пришел к выводу, что душа познается в занятиях, радующих человека.
В восемь утра детям следовало прийти в мои покои. Впереди у них был свободный веселый день.
Мария явилась точно с первым ударом часов, отбивших назначенное время. Она принесла с собой объемистую сумку, в которой, должно быть, лежали ее любимые книги. Но я ошибся — она извлекла оттуда виолу, виолончель и флейту.
— Больше всего я люблю музицировать, — доложила она, — и играла бы целыми днями, если бы меня не отвлекали другие дела.
Я мог бы сказать о себе то же самое! Обняв Марию, я расцеловал ее в обе щеки.
— Вы не представляете, как приятно слышать это! — воскликнул я, ничуть не погрешив против истины.
Высвободившись из моих объятий, Мария начала перебирать нотные записи. Как она похожа на Екатерину… Я вдруг, к собственному изумлению, обнаружил, что очень тепло вспоминаю о ее матери. Марии уже исполнилось двадцать шесть лет. На четыре года больше, чем моей ничтожной, вероломной жене. Дочь никогда не любила молодую королеву, и я в негодовании считал ее неприязнь завистью старой девы к юной красавице. Какая опрометчивость с моей стороны! Мария, очевидно, видела то, чего не видел я…
Эдуарда привела няня. Раскрасневшийся мальчик с трудом переставлял ножки — его так закутали от холода, что он напоминал раздувшегося утопленника, дня четыре пролежавшего в воде.
— А вы, мой милый, чем хотели бы заняться? — спросил я его.
— Сказать по правде, у него есть одно увлечение… — начала его няня.
— Мне хотелось бы поиграть со змеями, — спокойно заявил Эдуард.
— С какими змеями? — удивленно спросил я.
— Он насобирал их, ваше величество, на лугах вокруг Хэмптона, — смущенно произнесла няня. — Видимо, он знает к ним подход.
— Да, принесите моих друзей! — кивнув, воскликнул малыш.
Няня втащила большую коробку. Заинтересовавшись, я поднял крышку. Внутри было множество змеек, лежавших неподвижно.
— Они спят! — радостно сообщил Эдуард. — У них нет век, поэтому во время спячки они заползают в укрытия или прячут голову под хвост.
— Он нашел их яйца, — пояснила няня, — и пытается вырастить змеенышей.
— И у меня наверняка будут чудные змеи! — гордо произнес мальчик.
— Молодец, — усмехнувшись, похвалил я. — Буду рад вашим успехам.
Я коснулся его золотистых волос. Он выглядел на редкость изящным и хрупким. Рыхлый толстяк, которого я видел прошлой осенью, превратился в шустрого худенького мальчишку. Его щеки сияли ярким румянцем.
— А где же ваш питомец? — спросил я у няни.
— Он мало интересует принца, — призналась она. — По-моему, его высочество решил, что змеи — лучшие приятели.
Я пожал плечами. Мальчику всего четыре года. Хорошо уже то, что у него появился интерес к чему-то.