Безумец и его сыновья
Шрифт:
— Горячо, горячо нам.
Алешка добавил:
— Однако, и не скучно.
Монах, в крещенский мороз оказавшись на дороге, сунул руку в суму и не нашарил там никакой еды — раздал он еду убогим.
Возле самой дороги рос рябиновый куст, было на нем несколько веток, покрытых замерзшими ягодами. Нарвал тогда монах тех ягод и воскликнул с радостью:
— Ай да пир, поистине царский, мне рябиновые ягоды! Не уподобиться ли птицам Божьим, что не думают о завтрашней пище, а довольствуются зерном
Ел он мороженую ягоду, да похваливал:
— Ай да вкусна пища Его!
Окреп мороз, потрескивал лес по сторонам дороги, все замерзло — поднимались лишь дымы из далеких труб. Монах же сказал:
— Огонь Его согревает меня.
Сверкал дворец государев.
Залит был огнями; зажжены были факелы и костры возле дворцовых ворот. Стояли повсюду в залах услужливые лакеи. Подкатывали на царский бал кареты, и струился по парадной лестнице поток придворных; были на том балу первые красавицы двора, графы и князья.
Были затянуты мягкими коврами мраморные ступени, и углы залов и комнат обтянуты тканями — все знали, почему.
И не примкнула стража штыков, а офицеры не носили палашей — и почему — все знали!
Отражалось в зеркалах великое множество драгоценностей; слепили бриллианты, пылали рубины, играли изумруды, горстями просыпанные на мундиры и платья. Были между мундирами бешметы кавказских князей — словно рыси, бесшумно в мягких своих сапогах поднимались кавказцы к государю. Скользили по паркетам княгини, шлейфы их тянулись за ними, подобно утреннему дымку, и шлейфы их были осыпаны бриллиантами, и затмевали они драгоценностями друг друга. Перебрасывали красавицы через плечо жемчужные и бриллиантовые цепи. И броши, и кольца, и браслеты красавиц усыпались драгоценными камнями. Словно виноградные гроздья, были на них сапфир, жемчуг, яхонт.
Застыли во всех залах огромные лейб-казаки, таращили глаза белозубые негры в тюрбанах и кафтанах. Церемониймейстер постукивал жезлом с шаром из слоновой кости, увенчанным двуглавым орлом.
Выходил государь — раскрывали перед ним двери арапы.
Раскланивался он и шествовал, как подобает царю, — но грустными оставались его глаза.
Сверкала царица, бесподобно было ее платье, жемчуг играл на ней, и жемчужное колье свешивалось до ее колен. Диадема, подобно звезде, сверкала на ее голове, изумруд излучал таинственный свет.
Но едва не плакала царица.
Начинались полонезы, гремел с хоров оркестр, и царь с царицей шли первой парой, а за ними — князья и послы с великими княгинями — светился, сиял, переливался царский бал невиданными огнями, и сами иностранные послы утверждали, что не встречали нигде ничего подобного.
И высились в залах на столах глыбы льда, сверкая и переливаясь, — в них утопали бутылки шампанского. Яства лежали на столах, украшены были столы цветами и пальмами — лишь для одного такого вечера выращивались в оранжереях нежные цветы.
Поднял
Сделалось жарко в натопленных залах, но твердил государь:
— Зябко мне. Видно, сильные нынче морозы.
Отвечали ему придворные:
— Ваше Величество! Подошли вы близко к окнам, оттого вам и зябко.
И сказала царица:
— Что-то знобит меня — не сквозняки ли гуляют по дворцу?
Ее успокаивали:
— Закрыты все двери! Жарко здесь даже дамам в их воздушных платьях!
А царица дрожала, находясь посреди разгоряченных красавиц-фрейлин.
И не могли согреться царь с царицей — ибо страдал их сынок в царских покоях — и не мог встать и побежать в залы, веселиться в мазурках, засматриваться на юных княжен, подобно тому, как на них засматривались его пажи.
Мучился царевич.
А плут гулял вольно по Москве-городу!
Подловил, вороватый, вместе с цыганом возле церкви батюшку. Оба прикинулись спорщиками и затеяли на паперти такой шум, что, не вытерпев, спросил поп:
— Что вам, господа, нужно?
Тогда, бросившись к его ногам и разглядев хорошие сапоги, завопил плут:
— Батюшка! Поспорил я аж на триста рубликов со своим товарищем, не верящим, что у каждого священника на ноге по семь пальцев, по числу дней недельных, он смеется надо мной и только!
Цыган надрывался:
— Экой ты глупый! Даже у самого батюшки на ногах по пять пальцев на каждой, как у всякого смертного.
— Ах, батюшка! — приставал плут. — Разреши наш спор, чую, денежки моего товарища плакали, свечку поставлю за вас!
Цыган же кричал:
— Что там свечку! Я, батюшка, одарю вас сотенной, коль спор наш разрешите.
— А ведь проиграл ты, придурок, — сказал поп Алешке, тотчас согласившись. — У каждого сановного лица, пусть даже у архиерея, пять на каждой ноге пальцев!
Но на паперти показать свои пальцы отказался.
— Пойдем за алтарь.
Мошенники прошли за батюшкой, и как только уселся тот снимать сапог, плут тотчас помог ему стащить.
— Вот видишь! — обрадовался цыган. — Пять пальцев у служителя.
Да за второй сапог схватившись, и его сдернул. С тем и были таковы, оставив длинногривого умника — тот побоялся выбегать из церкви босым на мороз. Плут же, продав сапоги, с Телей да подобревшим Сивкой направился в Киев — поглядеть на шинки да базары, на самом Крещатике славу пропеть тамошним ротозеям.
В то же самое время молодой монах поклонялся святым мощам в Печерской обители. И крестясь на Софию, восклицал в умилении:
— Истинно, я на Святой Руси!
На улицах киевских потерял кто-то суму с деньгами. Он нашел ее и встал с нею. И стоял так долго, пока не увидал горько рыдающую бабу. Она причитала, обращаясь к уличным гулякам: