Безумец и его сыновья
Шрифт:
Засмеялись батькины есаулы. Алешка же твердил разбойникам:
— Но это еще не все мое умение. То я умею, что не всякому рубаке под силу, не всякому меткому стрелку. Без того моего умения и рубака не поднимет свою саблю, да и стрелок не выстрелит. Слово даю, вам будет не обойтись без того умения! Поважнее оно многих. Угадай-ка, батька!
Атаман угадал:
— Быть тебе в ватаге стряпуном!
Изгнанный монах остался на разоренных дорогах и сделался кожа да кости. Шатался он на ветру. Пришла зима, но негде было ему приткнуться. Вошел в одно село и в другое, и просил подаяние — хоть
И кряхтели в обезлюдевших деревнях одни старики, ползали одни ребятки малые. Во многих домах по лавкам лежали покойники. Монах читал над ними молитвы, их провожал в последний путь за горсть отрубей, за щепотку соли. Когда же вовсе подступал голод, и силы иссякали, твердил одно:
— Господь меня не оставит.
И ел древесную кору, и питался мхом, отыскивал в снегу корни и насыщался корнями.
В морозы развалились его сапоги, не в чем было продолжить путь — мертвецы, лежащие по сторонам дорог, были давно разуты.
Молвил тогда монах:
— Господь не оставит меня.
И шел в буран босым, в ветхом платье, с непокрытой головой, опираясь на посох, творя беспрестанно молитвы — не упал, не замерз, не был съеден волками, и твердил страшной дорогой:
— Господь даст мне силу.
Летали вокруг конные отряды, рубились саблями, гнали пленных и волокли добычу, жгли избы и грелись возле тех костров. Видел монах мучения людские и войну повсюду и так твердил:
— Господь милосерден!
И не сошел с ума.
Попался ему в пути разбойник, который тащил с собой награбленное. Злодей не тронул калику:
— Пойдем-ка вместе. Мне с тобой веселее будет.
Шли они по заснеженной равнине, никто им не встречался — стояли лишь трубы сожженных изб и попадались по обочинам могильные кресты.
Сказал, усмехаясь, тать:
— Эй, монашек! Смотрю на тебя и думаю — куда направляешься, что ищешь на этом свете? Не Бога ли разыскать стремишься? Пустое то дело — на Руси Бога отыскивать! Погляди на меня — знаю я путь свой, ведаю, куда спешить, наполняюсь радостью и весельем! Есть смысл в жизни моей — раздеть заблудившегося ротозея, побаловаться с девкой, стянуть поболее золотишка. На дорогах я и ранее пошаливал, забирая добро у купчишек, а ныне подавно весела моя жизнь! И не снилась раньше такая добыча! Не было ранее такой воли, какая сейчас повсюду. Вот одет, обут и желаю лишь, чтоб война шла поболее. А ты наг и бос, и сам не знаешь, доберешься ли еще до какой печи — даже я не польстился на рваное твое платье! Видишь, там огни на курганах? То ждут меня с добычей товарищи. А кто ждет тебя? Голодная степь уложит, волки приласкают, обгложут твои кости — да нет, и зверю ты не нужен, много нынче у зверя корма, сыт он человечиной! Бросай свою рясу — отправляйся гулять со мною. Знавал я попов, которые нынче кистенем не гнушаются!
Ответил монах разбойнику:
— Поистине, крохотен смысл твой, лихой человек. Мал для меня, мне большего надобно.
Посмеялся тогда вор над убогим и свернул к степным кострам. Монаха ждала голодная степь — пошел он в степь.
Попался ему раненый комиссар — замерзал на обочине, глаза его уже закатились. Спас монах большевика от верной смерти, дотащил до людского
Когда отступила болезнь, принялся большевик упрашивать блаженного:
— Есть огонь в жизни моей — не страшна сама смерть, не страшны мучения… Но ты чего ждешь на земле? Куда бредешь, зачем? Отправляйся со мною — собирать оружие, кликать новых солдат Революции! Не гоже прозябать, когда возгорелась борьба. Знавал я бывших священников — заправские нынче они бойцы.
Монах же отвечал:
— Мал для меня твой смысл!
Ушел большевик, а монах твердил, питаясь корой и снегом:
— Поистине, крохотен смысл комиссаров!
А плут у разбойников отъедался.
Отправляясь вслед за молодцами по селам, по деревням, всегда он возвращался с добычей. Лежали в его телеге связанные поросята, кучами были навалены безголовые куры, вез также мешки с мукой и крупами. И наказывал новый повар товарищам разводить огромный костер да ставить котлы. Сам у тех котлов стряпал с утра до вечера: жарил на вертелах гусей, наваривал каши и поросят поливал их собственным жиром, приготовляя с подливками.
Возненавидели крестьяне нового повара: убегали со скотиной, прятали хлеб, заматывали платками поросячьи морды, чтоб в тайных местах те ненароком не хрюкнули. Лили слезы и проклинали обыватели прожорливого Алешку, слали на голову разбойника проклятия и заговоры — он же вел счет курам и уткам и был лишь тем озабочен, как уместить на своей телеге награбленное.
Отправились крестьяне к самому атаману и жаловались на душегуба:
— Не ты ли, батька, обещал от белых да красных спасать наши села? И за то согласны были кормить твоих молодцев. Но вот твой стряпун выгребает по избам последние крохи, выметает все до песчиночки, даже дерьмом не брезгует — вот уж страшен стал почище генералов, почище комиссарских отрядов!
Рассердился атаман, приказал привести стряпуна. Явился на суд Алешка; и в одной руке держал ощипанную утку, а в другой черпак, отвисала его рубаха от связок лука и чеснока, положил он впридачу за пазуху еще и капустный кочан, рот его был набит кашей.
И повалился в ноги:
— Не вели казнить, батька! Любят меня гуси-лебеди. Куры сами готовы ко мне бежать. Обожают меня поросятки — то-то поднимают ласковый визг, то-то похрюкивают, когда заскрипит вдали моя телега. Скажи, не был бы я так любим скотиною — разве возвращался бы в лес не с пустыми руками? Не знаю сам, что и поделать, когда отовсюду бегут да набиваются. Не могу пройти мимо такого кудахтанья, такого благодарного хрюканья! Как бы молвят: «А вот и меня возьми, утицу. И я, свинка, готова залезть в твою корзинку». И такой визг устраивают, что никакие платки, повязанные на морды, не могут их удержать.
Засмеялся атаман, сменил гнев на милость, но пригрозил: снимет шкуру со стряпуна, если далее будет он обижать крестьянина.
Алешке того и надо было.
Было много у атамана коней — но выбрал плут себе самую упрямую кобылу, с нравом бродливым и хитрым. Глядя на такого всадника, покатывались молодцы со смеху:
— Жердина на бочке красуется.
Не слушалась Алешку лошадка, и плут свирепо к ней обращался:
— Куда суешься по буреломам, колдобинам? Ужо я тебя, вислоухая мякина. Ужо окаянная беспутница, слепая безобразина, не миновать тебе, подлая, плетки…