Безумная мудрость
Шрифт:
Мы могли бы сказать несколько больше о святых дураках, щиплющих за нос папу или первосвященников; пускающихся в пляс, когда все молятся; играющих с детьми в прятки весь день напролет; или сидящих в гордом одиночестве в горной пещере и беседующих лишь с животными, деревьями и богами. О них можно говорить до бесконечности, но, к сожалению, нам приходится приниматься за дело. Нам предстоят серьезные размышления.
Теперь мы пройдемся по второй тропе, которая приведет нас к еще одной разновидности западной безумной мудрости. Тропа западной философии поведет нас через ухабистое поле ученых споров и трактатов, в котором легко потеряться среди изобилия мыслей или попасть в ловушку, устроенную «великими мыслителями». Эти мыслители попробуют показать нам, как следует пользоваться собственным рассудком, чтобы постичь смысл жизни. Несмотря на все эти трудности, путешествие в область
ГЛАВА 5
ПУТЬ ЗАПАДА
Последние три тысячи лет развития человечества были неким бегством в идеализм, бестелесность и трагедию — теперь этому бегству пришел конец… Мы прошли длинный путь, но теперь нам предстоит вернуться к тому времени, когда еще не существовало идеалистических представлений, не было Платона, отсутствовало трагическое восприятие жизни, с тем чтобы снова встать на ноги. Спасение и трагедия — это по сути одно и то же, и сейчас они неуместны. Д. Г. Лоуренс
Западная культура является своего рода отпрыском одного из двух божеств: Иеговы и Разума — двух доминант мира Средиземноморья. Наш обоаз жизни и мышления достался нам в наследство как от греков, так и от евреев. Мы — либо последователи Идей Платона, либо почитатели Бога Моисея; мы воспитаны словами Священного Писания, приучены поклоняться знакам и символам.
В течение необычайно богатого идеями периода, длившегося приблизительно от 500 года до н. э. до 200 года н. э., поверхность Средиземного моря, должно быть, просто светилась абстрактной мыслью, которая с этого времени прочно поселилась в умах людей. На одном побережье Средиземноморья иудейские пророки возвестили о своей вере в слово «Бог». Ученые считают, что в этом боге–слове нашла свое отражение гениальная способность евреев мыслить абстрактными категориями; этот народ первым пере — [107] шел от поклонения видимым и осязаемым вещам, таким как золотой телец, к поклонению слову. Произносить «имя» этого бога без необходимости стало считаться прегрешением против бога–слова, которого начали величать «тем, чье имя никогда не произносится».
Многим людям, однако, трудно было уверовать в одно лишь имя, и вот проходит не столь уж продолжительное время, и появляется Иисус — Слово становится плотью. Один из важнейших призывов Христа сводился к тому, что «слово» должно находить свое отражение в «бытии». Божественное должно каким–то образом получить свое воплощение и быть зримо. Иисус пошел даже дальше: он посчитал, что люди почувствуют с Богом большую связь, если уверуют в то, что вкушают часть Его плоти. Несмотря на это, еврейский бог–слово продолжал восседать на троне. У него до сих пор нет собственного образа, и постичь его можно только через слова Священного Писания.
ПРОСЧЕТ ПЛАТОНА
Тем временем на противоположном берегу Средиземноморья греческие философы провозгласили верховенство абстракции иного рода. В тени олив и величественных колонн Платон, «крестный отец» искусства мышления, возвел в ранг божества сам Разум, также включив в состав своей святой троицы «универсальные идеи» и «вечные формы». Примечательно, что Платон выстраивал свою религию мысли, взяв себе в помощники такого философа, как Сократ, — вероятно, самого яркого мыслителя тех времен, более других заслуживающего того, чтобы его называли западным учителем безумной мудрости. Вызов, брошенный Сократом греческим властям, вынудил последних приговорить его к смерти. Вот что ему инкриминировалось:
Сократ преступает закон, тщетно испытуя то, что под землею, и то, что в небесах, выдавая ложь за правду и других научая тому же:
[108]
Вполне возможно, что Сократ был настоящим великим дураком, который мог с легкостью выворачивать истину наизнанку, и что Платон, ученик и биограф Сократа, исказил учение своего наставника.
Он, о люди, — мудрейший, кто, подобно Сократу, знает, что ничего–то по правде не стоит его мудрость.
Апология Сократа
Если Платон что–нибудь и заимствовал у Сократа, то лишь методы обучения последнего, которые на поверку оказываются хорошо знакомыми нам приемами учителей безумной мудрости. Сократ не делал никаких записей и не брал денег за обучение. Он лишь расхаживал среди афинских портиков и вел беседы со всеми, кто был готов ему внимать. Он не занимался проповедями, а предлагал своим слушателям принять участие в диалогах, в ходе которых он в ироничной форме пытался выяснить подлинную природу знания и веры. Несомненно, что вокруг Сократа собирались толпы людей, восхищенных его энергией и прямотой и желающих увидеть его мыслительные способности в деле. Его влияние росло, и власти стали опасаться Сократа. В конце концов его арестовали за то, что он выступал с антиправительственными призывами и советовал молодым [109] людям отказываться от военной службы и посвящать свою жизнь поиску истины, а не погоне за богатством. Как и Христос, Сократ не пожелал покаяться или попросить о помиловании и был казнен за свои убеждения. Он сказал своим обвинителям, что будет и дальше доискиваться истины, и с уверенностью добавил: «На том свете человека уж точно не убивают за то, что он любит задавать вопросы». В конечном счете, то, как Сократ относился к смерти, показывает нам, что он был истинным учителем безумной мудрости:
Мы пойдем разными путями: я — чтобы умереть, вы — чтобы жить. А какой из них лучше, знает один Бог.
Платон, отец западной философии, возвел логику и рассудок в ранг божественных сил. Вместо того чтобы, подобно Сократу, подвергать любое знание сомнению, Платон пришел к выводу, что с помощью рассудка мы можем прийти к конечной истине. В итоге Платон объявил, что ему удалось постичь истину, окончательно и бесповоротно, и начал боготворить свои собственные идеи.
Существуют определенные идеи, к которым приобщаются все прочие вещи и от которых они получают свои названия; подобные вещи, например, становятся подобными, потому что они приобщаются к идее подобия; великие — великими, потому что они приобщаются к идее великости…
Эти абстрактные «идеи», о которых Платон говорит в своем «Пармениде», являются для него главной реальностью. Конкретные объекты реальны лишь отчасти. Например, стул реален лишь в той мере, в какой он приобщается к идее «стула». Иными словами, чем больше какой–то стул напоминает собой идеальный стул, тем больше в нем от стула. Даос сел бы на этот самый стул, будь последний всего лишь наполовину реальным, Платон же продолжает стоять, взирая в сторону небес в поисках Идеальной Формы, этакого безупречного предмета «интеллектуального мебельного гарнитура», который не позволяет уму западного [110] человека успокоиться вот уже в течение нескольких тысячелетий.
Все слова Платона об «идеях» (например, его утверждение о том, что благое является благим в силу того, что оно приобщается к «благости») — это не что иное, как обычная тавтология. Уверовав в собственный ум, Платон умудрился пренебречь основными законами логики. Правда, следует заметить, что Аристотель сформулировал эти законы несколько позже, так что, возможно, Платон просто посчитал, что ему это сойдет с рук. Если бы какой–нибудь даосский или дзэнский наставник вмешался в один из диалогов Платона, быть может, западный мир был бы избавлен от некоторых умственных ограничений, а возможно, и от некоторых физических также.