Безумная погоня

Джеймс Элоиза

Его обожгло острым приступом радости, а горло сжалось от избытка эмоций. Переборов себя, он сосредоточился на желании показать любимой, что она ровным счетом ничего не знает о занятии любовью. Он не уставал любоваться плавными контурами ее тела, восхищенно прислушиваться к ее стонам и вздохам, наслаждаться видом зажмуренных глаз, словно она направлялась навстречу чему-то невидимому. К несчастью, его голые ягодицы, никогда не видавшие английского лета, поджаривались на солнце и уже саднили, к тому же он успел заметить, что проклятый козел стащил платье Беаты

и перебрался на другой конец выгона, волоча по траве ярды белого кружева и на ходу перемалывая его.

В следующий миг Стивен решительным броском вошел в ее лоно, и она закричала так, что ее крик спиралью вонзился в яркое небо.

На секунду он замер, потом наклонил голову и обрушился на ее рот в поцелуе.

— Я люблю тебя! — выкрикнул он хрипло. — Люблю, моя Беата!

Она выгнулась ему навстречу и словно пропала в призме солнечного света, окатившего ее с ног до головы. Затем прильнула к его груди, теперь уже точно зная, в чем состоит разница между ухаживанием и обольщением.

Глава 34

ТВОЯ ДО РАССВЕТА

— Скажи наконец в чем дело?

— Эсме была еще бледнее, чем в последний раз, когда он ее видел; ее лицо осунулось и даже как-то ссохлось, на щеках блестели следы слез.

Надеюсь с Уильямом, все в порядке? — Себастьян присел на край кровати и внимательно взглянул на ребенка. Уильям выглядел таким же луноликим, как и на прошлой неделе, на его щечках лежали тени длинных ресниц, и он чуть-чуть похрапывал.

— Он простудился, — произнесла Эсме сдавленным голосом.

По ее виду Себастьян понял, что она долго плакала. Он положил руку на плечо Эсме и еще раз посмотрел на мальчика.

Его розовые губки приоткрылись, испуская тихий хрип.

— Вот! Слышишь? — насторожилась Эсме.

— По-моему, он просто храпит, — спокойно произнес Себастьян. — А Майлз храпел?

— Нет-нет, это не храп. Может, у него воспаление легких? — Слезы Эсме потоком заструились по лицу. — Я так и знала, что это случится!

Уильям с трудом шевелился — он едва мог двигаться, так как был завернут в огромное количество одеял.

— Думаю, у него жар, — продолжала «Эсме с отчаянием. — Я постоянно проверяю его лоб, и он кажется мне в один момент чересчур горячим, в другой — чересчур холодным. Что ты об этом думаешь, Себастьян?

— Я едва ли гожусь в советчики. — Себастьян осторожно потрогал лоб малыша. — Ты уверена, что его следует кутать? Здесь и так довольно жарко.

— Ничуть не жарко, — возразила Эсме, еще усерднее подтыкая вокруг младенца одеяльца.

— Почему бы тебе не спросить няню?

— Я отправила ее спать — она слишком стара, чтобы бодрствовать по ночам.

— Может, тогда ты спросишь кормилицу? Кто-то же должен оказывать тебе помощь ночью.

— Я отослала ее прочь — она ничего не понимает в младенцах и к тому же так и не простила мне, что я решила кормить Уильяма сама. А еще она пыталась искупать его на сквозняке.

— О! — Себастьян извлек из кармана носовой платок и осторожно вытер Эсме глаза.

— Она все время говорила

о его закаливании, но Уильям слишком слаб, чтобы подвергаться воздействию свежего воздуха. Представляешь, она даже собиралась вынести его на улицу и вообще вела себя легкомысленно, о чем я ей и сообщила, а она… она… — Эсме втянула носом воздух, и по ее щекам снова потекли слезы, — она сказала, что Уильям жирный, как свиная отбивная, и у него нет никакой простуды. Такое впечатление, будто она новорожденных в глаза не видела! Любой дурак в состоянии услышать, что Уильяму трудно дышать, когда он спит.

Уильям продолжал безмятежно похрапывать, и тогда Себастьян внимательно посмотрел на Эсме. Яркость красок исчезла с ее лица, и ей на смену пришли истощение и крайняя бледность.

— Бедная ты бедная, — пожалел он. — Ты совсем измучилась, да?

— Ах, это так утомительно! Никто не понимает Уильяма, никто! Даже нянька говорит, что он сильный мальчик и я должна оставлять его на ночь в детской. Но как я могу пойти на это? Что, если я ему понадоблюсь? Или вдруг он проголодается? Что, если его состояние ухудшится или сползут одеяла?

Откинувшись на спинку кровати, Себастьян нежно заключил Эсме в объятия, а она прислонилась к нему с громким мучительным вздохом.

— Он славный парень, — одобрительно произнес Себастьян.

— Да.

Эсме совершенно выбилась из сил — он видел это по ее глазам.

— Тебе непременно надо отдохнуть.

— Вовсе нет. Это ты не должен здесь находиться! — всполошилась она, принимая сидячее положение. — Моя матушка… ты ведь видел ее за обедом. Она приехала погостить, и пока…

Себастьян заранее решил, что не скажет ни одного плохого слова о матери Эсме.

— Успокойся, она не узнает, что я у тебя в спальне.

Спустя некоторое время длинные ресницы Эсме сомкнулись, и ее тело расслабилось в его объятиях. Подождав еще немного, Себастьян переложил ее на подушки и осторожно забрал из ее рук ребенка.

Глаза Эсме тотчас распахнулись.

— Смотри держи его головку прямо, — произнесла она, едва ворочая языком. — И подоткни получше одеяльца.

— Хорошо-хорошо, — успокоил ее Себастьян: — Ложись, поспи немного.

Себастьяну пришлось некоторое время приспосабливаться, чтобы ребенку было удобно в его руках.

— Надеюсь, что со временем все проблемы решатся, — сказал он ребенку, направляясь к креслу-качалке, стоящему у камина.

В свете пылающего огня он без труда обнаружил две вещи. Первая заключалась в том, что Уильям явно перегрелся: его лоб блестел от пота, щечки раскраснелись, но на лихорадку это не походило. Определенно четыре одеяла были явным перебором, поэтому Себастьян осторожно размотал три из них, и ребенок, похоже, почувствовал себя комфортнее. Во-вторых, теперь стало особенно заметно, что Уильям и впрямь напоминает Майлза Ролингса: хотя его глаза были закрыты, пухлые щечки и круглый подбородок были точной копией. Даже тот факт, что у ребенка все еще не росли волосы, свидетельствовал в пользу склонной к облысению линии Ролингсов.