Безумно холодный
Шрифт:
Алекс хотел, чтобы она сходила к гадалке прежде, чем менять свою жизнь, и теперь она пожалела, что не послушалась совета. Нечто столь катастрофическое должно было разлететься по всему ее микрокосмосу как сверхновая.
Хокинс видел ее? Господи, какая же она глупая. Конечно же, видел. Она проторчала последние пятнадцать минут на сцене. Все в этом долбаном саду ее видели.
Так что ей делать?
Найти Алекса. Да, правильно. Ей нужно найти Алекса, который ушел незнамо куда и сказать, что он был абсолютно прав: паранойя ее матери была обоснована, но излишняя
Самому, самому худшему из возможного.
Торги за картину Олега Генри все продолжались. Позади она слышала голос ведущего аукциона — ровный, спокойный, сдержанный — клянется, такой станет и она. Через минуту. Ей просто нужно время, чтобы прийти в себя, восстановить дыхание и выжить среди боли, метавшейся от виска к виску.
Если Хокинс видел ее, о чем же он думает? Может, он ее не узнал. Она сильно изменилась с тех пор, как ей было восемнадцать. А может он вообще не испытал никаких эмоций, увидев ее. С виду было ясно, что у него не возникло подобной реакции, ускорявшей пульс и мешавшей дышать.
Что заставило ее задуматься: может, они с Алексом не правильно все поняли? Может, Мэрилин вообще его не нанимала, но если это была не она, то кто? Может, он и тот второй мужчина находились здесь вовсе не для ее защиты?
А что, если он явился отомстить?
Тревожная мысль не полсекунды замерла в мозгу. Потом она приказала себе успокоиться и собраться. Он заслуживал лучшего отношения. Всегда заслуживал. Никто не мстил за идиотизм — а это было ее самым страшным преступлением перед ним. Она выказала себя слабовольной трусихой, которая, как ни старалась, не могла прокричаться сквозь шум и ор обвинений.
Катя никогда не сомневалась, что ее мать и сенатор Джон Трейнор II, Большой Джон, сильно надавили на судью, рассматривавшего это дело — Мэрилин хотела быстрого решения, которое не вовлекло бы в разбирательство ее дочь, а Большой Джон — скорой и жесткой справедливости. Общественности стало известно, что его сын был наркозависимым, что, естественно, привлекло внимание к неудавшейся отцовской роли, и ему отчаянно было нужно найти виноватого. Кристиана Хокинса, уличного парня без видимой поддержки, без семьи и с уголовным приводом, было легко упрятать за решетку.
А потом его оправдали. Два года в тюрьме за преступление, которого он не совершал — он должен быть в ярости. Очень зол.
«Убийству короля выпускного вечера», как окрестила пресса то ужасное дело, было уже тринадцать лет: бедного Джонатана давно похоронили, но королева выпускного того ужасного, рокового года все еще была жива-здорова.
Хотя, да поможет ей Бог, чувствовала себя намного лучше до того, как увидела Хокинса.
Мальчик, которого она знала, никогда не причинил бы ей вреда, но ведь он провел два года в тюрьме…
Шанса закончить мысль так и не представилось. Взрыв, разнесший сцену, сбил ее с ног жаркой волной, шумом и искрами, забросив на газон.
Мгновенно среагировав, Хокинс и Дилан помчались к амфитеатру. Люди, находившиеся в саду, либо пытались прорваться к выходу, либо замерли на месте, потрясенные случившимся.
Очередной взрыв разорвал небо. Закрыв ее своим телом, он взглянул наверх. Ракета, подорвавшая одну из пальм на краю сцены, подожгла дерево и превратилась в облако летящих во все стороны искр. В следующую секунду вторая ракета взорвалась из другой пальмы, зачиная новый пожар и улетая в небо.
«Долбаные фейерверки?» — подумал он, наблюдая за разноцветными полосками и искрами, вылетавшими из второй ракеты.
— Забери ее отсюда, — сказал Дилан. — Это приказ.
Он поднялся на ноги и побежал.
«Чисто сработано», — мрачно подумал Хокинс. Он не мог вспомнить, когда Дилан в последний раз использовал служебное положение в личных целях, и не мог не подумать, что, если бы соображал хоть на полсекунды быстрее своего босса, то мог бы сам метаться по саду с поднятой пушкой и гадать, какого хрена здесь происходит, пока фейерверки взрываются из декораций.
Но Дилан его опередил, и теперь он застрял с Неудачей Деккер.
— Алекс… что… о-ох, к-какого черта? Я… — Паника и гнев засквозили в ее голосе, когда он быстро ощупал ее. Она ударила его по руке, и ухмылка растянула его губы. Она двигалась и разговаривала, сломанных костей тоже не было. Они могли уходить.
Очередная ракета взорвалась, сотрясая воздух, и он почувствовал, как она съежилась, закрывая уши руками.
Боже, амфитеатр просто разваливался на куски.
Она попыталась перекатиться на спину и встать, но Хокинс не позволил. Он прижал ее к земле еще на секунду, прикрывая своим телом до тех пор, пока не закончил осматривать сад.
— Пожалуйста… остановись. Нет… — На вдохе ее голос сорвался, и она слегка обмякла.
Под разрывавшимися фейерверками развернулся ад. Огни на деревьях и хижинах погасли, погружая сад во мрак. Люди разбегались во все стороны, женщины визжали, мужчины кричали. Пальмы, окружавшие сцену, взрывались одна за другой, покрывая ночное небо и сад под ним дождем градом сверкающих, разноцветных искр. Бах. Бах. Бах. Взрывы продолжались, время между ними сокращалось. Пока толпу никто не взял под свой контроль, но Хокинс заметил пару полицейских, пытавшихся удержать людей от давки.
Решив, что номинально горизонт свободен от стрелков, ищущих мишень, и поняв, что не намерен задерживаться в саду до конца вечеринки, Хокинс поставил Каю на ноги и быстро прикинул, сможет ли она бежать. Похоже, нет: она покачивалась, выглядела потрясенной. Так что он просто схватил ее на руки, мысленно поблагодарив за то, что она тут же прижалась к его груди. Одной рукой она обняла его за плечи, а другой зажала ухо, уткнувшись головой в его пиджак. Он мог бы просто перекинуть ее через плечо, как обычно делали пожарники, но даже если он и не заметил стрелков, это не означало, что их не было — а в его руках она становилась маленькой мишенью.