Безумное благо
Шрифт:
— Я частенько катался в Аспене [30] с Джеком Николсоном. [31] Хвастать особо нечем. Мы ложились слишком поздно. Спускались по трассам, как дикари. Джек мне все говорил, что хочет экранизировать один из моих романов. Не уточнял, какой именно. Меня не проведешь. Я в той компании был самый старый. В семидесятые я совсем перестал кататься.
Я после своей аварии не мог больше кататься на лыжах. Это было одной из самых больших моих потерь. Каникулы для меня всегда ассоциировались с горами: всякие романтические эпизоды, поцелуи на подъемниках, одинокие девушки в красных куртках, лавировавшие по сухому снегу испанских Пиренеев, вечера в отеле перед камином под водку с апельсиновым соком, инструкторши в темно-синих свитерах, диски «Стили
30
Горнолыжный курорт в штате Колорадо (США).
31
Джек Николсон (р. 1937) — американский киноактер.
32
«Стили Дэн» — американская полистилистичная группа, пик популярности которой пришелся на 1970-е годы.
У вас в руке был уже третий бокал вина — австралийского шардонне. Вы спросили, понравилась ли нам гостиница, и пустились в причудливые разъяснения происхождения названия «Упрямая пантера»: якобы охотникам никак не удавалось убить зверя. Вы сами приготовили тот первый ужин: зеленая спаржа, морские гребешки, кукурузные лепешки. И красное бордоское вино. Господин знал правила хорошего тона. Синие таблички с названиями парижских улиц украшали кирпичные стены. В рамке под стеклом красовалась косынка Джона Форда, [33] раритет, купленный вами на торгах. В соседнем штате школьники перестреляли своих товарищей. Вас это чрезвычайно беспокоило. У меня не было своего мнения по этому поводу. Мод подлила вина. Вы хотели знать, возможно ли такое во Франции, находится ли у нас оружие в свободной продаже. На ваш взгляд, запреты ни к чему не ведут. Вся проблема в воспитании. Вся американская образовательная система требует пересмотра.
33
Джон Форд (1894–1973) — американский кинорежиссер.
— Забавная у нас страна: разносчики пиццы приезжают быстрее, чем полиция и скорая помощь.
Я покачал головой. Разница часовых поясов давала о себе знать. Красное вино ничуть не улучшало ситуацию.
Мод была внимательной слушательницей. Ваши истории пленяли ее. К тому же она говорила по-английски гораздо лучше меня. Временами я терял нить разговора.
— Можно? — спросили вы, указывая на пачку сигарет.
— Да, если вы позволите и мне взять одну, — ответила Мод.
Вы зажгли две сигареты и протянули одну Мод. Я жестом показал, что не курю. От вас исходила странная аура ностальгии и одиночества. Вы, несомненно, мучились от этого сильнее, чем хотели показать. Иначе зачем вся эта выпивка? Зачем все эти бесчисленные предосторожности, чтобы сохранить ваше уединение? Откуда все эти белые пятна в вашей биографии? Какой демон не дает вам печататься? Эти вопросы остаются без ответа. Я мог бы задать их вам тогда, пока еще было время. В тот момент я вас еще не презирал. Да, презрение пришло позднее.
Вы проводили нас до машины, сказав, что оставаться в этом отеле — просто идиотизм. Завтра же нужно переехать сюда. Вы поцеловали Мод в обе щеки. Я пожал вам руку. Вы посоветовали нам быть осторожнее. На одном из поворотов я проколол колесо. Десять километров до гостиницы мы проехали на ободе.
Проснувшись на следующее утро, я первым делом подумал о машине. Вы прислали нам механика, который потребовал с нас пятьдесят долларов за смену колеса. Солнце заливало ослепительным светом стоянку, на которой маневрировал механик на своем грузовике с краном. В небе как-то некрасиво парила птица.
Она вела машину до вашего дома. Мчалась по узкой дороге, врубив радио на полную катушку. Я сказал, чтобы она следила за указателями. Одна ее рука была на руле, другая отбивала такт по бедру. Когда песня закончилась, она достала сигарету и нажала кнопку прикуривателя, но он не работал. С обеих сторон был колючий кустарник, возможно ров. Мод не допустила ни единой ошибки.
Выключая зажигание, она опустила глаза и заметила, что все еще держит незажженную сигарету. Она поискала зажигалку в кармане, вылезла и захлопнула дверь. Огонек блеснул между ее пальцев.
Вы все еще были в пижаме, хотя уже наступил полдень. Хлопковая пижама в бело-голубую полоску. Я не смог удержаться от мысли, что писатели не должны выглядеть так нелепо. Во всяком случае, рекламные кампании изображают их совсем не такими. Но вам, несомненно, было наплевать. Не мне вас винить.
Наша комната располагалась на антресолях. Вечером Мод обняла меня, стоя перед двумя нашими кроватями.
— Ты всегда будешь моим старшим братом.
Она легла справа. В Париже она всегда ложилась слева. Положила свои часы на тумбочку. Странно — в комнате не было ни одной книги. Мы довольно быстро уснули. Мод немного почитала. Я же погрузился в сон без сновидений. Мне начала нравиться тишина, царившая в ваших владениях. По утрам в этой тишине было что-то магическое, нереальное, как будто вы сами устроили это для удобства своих гостей.
Дни были легкими, доверчивыми и веселыми. Вот как это происходило. Чаще всего я просыпался первым. Принимал душ, стараясь не шуметь. Иногда в бревенчатой избушке, служившей вам кабинетом, горел свет. На газоне павлин распускал хвост. Я шел по траве, мокрой от росы. Все вокруг находилось в движении. Рядом был пруд. К понтону пришвартована лодка. Я наблюдал за вами через окно. Вы спали прямо на пишущей машинке, уронив голову на согнутые в локтях руки. Я не осмеливался вас беспокоить. Вам было столько же лет, сколько моему отцу, с разницей в каких-то два года. Я мысленно делал сложные подсчеты. Если не ошибаюсь, сегодня вашему знаменитому герою, профессору Уоррену Бёрду, который интересовался тем, как зимуют медведи в зоологическом уголке Центрального Парка, должно быть шестьдесят три года.
Вы приходили к нам в кухню. Мод поджаривала тосты. Кофе потихоньку сочился через фильтр. Вокруг витал приятный запах пригорелого. На деревянном столе лежала раскрытая местная газета. Вы носили каплевидные очки в металлической оправе. В них можно было смотреться, как в зеркало. У вас была серая кожа, такая морщинистая, что лицо напоминало раковину устрицы. За завтраком вы упомянули — и как об этом зашел разговор? — о вашей связи с некой поэтессой, которая затем покончила с собой. Вашему сыну тогда было три года. Это он нашел Саманту, когда она впервые наглоталась барбитуратов. Она лежала без сознания на кафельном полу в ванной. Люк побежал за вами. Саманту отправили в больницу: лечиться сном. При следующей попытке Саманта поступила умнее. Вскрыла себе запястья вашим бритвенным лезвием. Вода в ванне была ярко-красного цвета. «Без сомнения, эту женщину я любил больше всего», — обронили вы и долили себе кофе. Вы велели Люку оставаться в кухне. Вечером, чтобы успокоить его, вы придумали сказку, в которой принцессы спали в ваннах одетыми, чтобы их сны в момент пробуждения не улетали. Вы назвали это сказкой про ванну. Вы повторяли ее каждый вечер много недель подряд. В вашей семье сказка про ванну сделалась классикой. В двадцать лет ваш сын организовал рок-группу и назвал ее «Мастурбация».
Вы наливали себе еще кофе. Без молока, без сахара. Отставляли в сторону чашку, щелкая языком. Наступало время прогулки. Собака уже повизгивала, запрыгивая на вас передними лапами. Вы учили нас, как называется та или иная птица. Штанины ваших брюк были заправлены в зеленые резиновые сапоги. У вас была трость, шотландская кепка и поношенная куртка «Барбур». Вы поворачивали назад посреди луга, чтобы взять сигареты. Деревья были рыжими, небо — изменчиво-серым. Дорога — приятная для ходьбы, с небольшими подъемами, а в некоторых местах ветви деревьев почти образовывали тоннель. Собака обнюхивала канавы. Машины попадались крайне редко, исключение составлял лишь желтый школьный автобус, которому вы помахали. Вы останавливались, чтобы прикурить сигарету, зажав трость под мышкой. Я качал головой: нет, я — пас. Меня бы устроила такая жизнь на старости лет. Мод, собаки, домик, я ничего не имел против этого каталога а-ля «Ральф Лоран». Я часто отпускал Мод одну с вами.