Безумное танго
Шрифт:
– Почему, кстати, он не взял с собой Шестакову? – спросил Юрий. – Я далек от всего этого, но помню, как живо обсуждалась ситуация в городе. Он уезжает, берет с собой того, другого, третьего, даже этого, как его, мелкого жулика, который стал на время его начальником… ну, он все время что-то пьет из кружки, когда выступает по телевизору, мордашка такая честнейшая… Как его? Тьфу, забыл!
– Я поняла, – кивнула Римма. – У меня тоже из памяти вылетел его псевдоним. У Глеба к подобным сявкам особое пристрастие, потому что он и сам такой. Но все-таки он у нас провидец. Не захотел вешать на себя такой камень, как Тамара, как Степан Бусыгин, которому он тоже что-то обещал… Это ведь практически
Римма осеклась и вопросительно уставилась на Юрия. Ему потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить: у них все-таки обмен компроматами, а не политинформация. Значит, настало его время подавать реплику. Ну что же, Римма ее честно отработала!
– Кстати, о телевизионном мастерстве. Призрак с набитой мордой оказался студийцем Тамары Шестаковой. Роль призрака была оплачена родителями убитого… который, между прочим, тоже посещал означенную студию, прежде чем решил ограбить, а то и убить участницу войны.
Римма громко сглотнула. Черные глаза вспыхнули, бледные, даже несколько зеленоватые щеки зарозовели, и вид сделался такой, без преувеличения сказать, похотливо-страстный, что Юрий с опаской покосился на стол, но потом вспомнил о нетрадиционных пристрастиях разговорчивой газетчицы – и несколько успокоился.
– Мне будут нужны имена или хотя бы инициалы, – сказала она, придвигая к Юрию блокнот и ручку. – Имейте в виду, я могу узнать имя вашей бабули сама – об этом наверняка писали в свое время!
После некоторого раздумья Юрий черкнул в блокноте: «В.В. – пострадавшая, Д.К. – артист, П.? – убитый».
Римма поморщилась насчет знака вопроса, но мелочиться не стала. Убрала блокнот и заявила:
– Когда в нашей газете появилась статья о кредитах, я еще не была редактором. Сидел здесь один слабак, а с ним корешил Толик Козлов, ныне директор телеканала «2 Н». Тома же и этот Толик – большие друзья. И Толик за бутылкой выбил из нашего бывшего шефа сведения о человеке, который прислал информацию. Хоть она пошла за подписью «Ал. Фавитов», но на переводе-то стоит совсем другая подпись! Я потом из любопытства посмотрела. Инициалы – И.И. Представляете?!
Юрий очень хотел понимающе поцыкать зубом или сделать еще что-нибудь столь же многозначительное. Римма смотрела торжествующе, а он ничего, ну ничегошеньки не понимал! И не было у него больше ничего за душой, в обмен на что она раскрыла бы ему тайну этих инициалов…
– Ладно, – внезапно сказала Римма. – Поскольку мы с вами где-то товарищи по несчастью, то… Хрен с вами, пользуйтесь моей добротой! «И.И.» – это Ираида Ивановна. Редкое имя, правда? Я лично знаю только одну Ираиду Ивановну – жену Глеба Чужанина.
– Ну…
– Вот вам и ну. Ираидка без санкции Глеба шагу не шагнет. И дать материал с подробностями, о которых знали только самые доверенные лица, самостоятельно ни за что не решилась бы. Глеб обрубал все концы, а верная И.И. ему помогала.
– Стало быть, Тамаре это известно…
– Давно.
–
– Простила? – взвилась Римма. – А зачем же она тогда написала ту статеечку по поводу гибели директора «Меркурия», в которой фактически смешала с дерьмом самого Глеба?
– Да с чего вы это взяли?! Вы же говорили, что статью прислал какой-то В.Ш.!
– Говорила, – азартно кивнула Римма. – Но это когда было? Позавчера. А потом я вдруг пораскинула мозгами и проверила досье Тамары Шестаковой. Просто так, повинуясь интуиции. Так вот, чтобы вы знали: «В.Ш.» – значит «Валерий Шестаков»! Держу пари на что угодно! А Валерий Шестаков – это муж Тамарки.
– Риммочка! – захохотал Юрий. – Не многовато ли призраков?! Он же погиб на героической заставе!
– Ни на какой заставе он не погиб, а застрелился. Почему – это мне пока неизвестно. Но я узнаю, непременно узнаю! У меня на нее такое досье, она бы ахнула, узнав! С тех пор, как она уволила меня с телеканала «Око Волги» за…
Римма буквально, просто-таки физически прикусила язык, спохватившись, сколь далеко завела ее страсть к обличениям. Краска прилила к ее щекам, и Юрий сделал все, что мог, чтобы заплатить добром за добро и поступить, как подобает мужчине.
– Я понял! – воскликнул он с самым идиотским видом, на какой только был способен. – Вы были именно той журналисткой, которую Шестакова уволила за опоздания на работу!
– Совершенно так, – согласилась Римма, пряча свои распутные глазенки. – Однако мы с вами что-то заболтались. Вам ведь больше нечего мне сказать? Ну и мне нечего. А теперь, извините, дела… Полагаю, мы расстанемся довольными друг другом и о следующей встрече перестанем даже мечтать?
Юрий, не дрогнув ни единым мускулом, обменялся с ней крепким, поистине мужским рукопожатием и молча оставил Римму за приснопамятным столом.
Он вышел в приемную, где опять выкипал чайник, включенный неизвестно каким склеротиком, и уже привычно потянулся к розетке, как вдруг взгляд его упал на стопку газет, остро пахнущих свежей типографской краской.
Это были сегодняшние выпуски, свернутые так, что первым бросался в глаза аршинный заголовок: «ЧУЖАНИН ЖИЛ, ЧУЖАНИН ЖИВ, ЧУЖАНИН БУДЕТ ЖИТЬ!» Ниже было набрано кеглем поменьше: «Слухи о смерти нашего знатного земляка оказались несколько преувеличенными». И фотография, конечно, присутствовала: Чужанин, со своим лоснящимся лицом и черными кудрями, сбитыми ветром в какой-то потник, учит жить разъяренного мужика в шахтерской каске.
Юрий взглянул на снимок – и невольно оперся о стол. Он вдруг вспомнил, почему таким неприятно знакомым показался ему черноволосый курчавый парень, которого пырнул ножом Рашид. Просто этот человек как две капли воды походил на бывшего мэра, бывшего министра Глеба Чужанина!
Тамара Шестакова. Май 1999
Это произошло в тот день, когда Якову Михайловичу отрезали голову…
Есть такие ключевые фразы в нашем сознании, обозначающие крутое, бесповоротное разделение мира на «до» и «после». До революции и после. До войны и после. До Горбачева, до расстрела Верховного Совета, до Чечни, до 17 августа… и после, после, после. Но поворотные даты могут существовать не только в масштабе всего государства, но и одного, отдельно взятого города. Обычный майский день навсегда рассек жизнь некоторых нижегородцев на два периода: до того, как Якову Михайловичу отрезали голову, и после. Во всяком случае, в жизни Тамары Шестаковой он сыграл свою определяющую, роковую роль.