Безумный, безнравственный и опасный
Шрифт:
— Живете на средства своей семьи?
— Ну, честно говоря, моя семья не готова платить за то, чтобы только меня не видеть, — ответил он, криво улыбнувшись, — но они действительно вздохнули с облегчением, когда я решил посмотреть мир после Оксфорда. То есть я хотел сказать, что меня просто вышвырнули оттуда, — пояснил он. — Профессора заявили, что я не демонстрирую должного уважения к правилам и традициям. Они были правы.
— Должно быть, многие ваши соотечественники с вами согласны, ведь их тут так много. — Лайзе всегда нравились британцы, заходившие в
Окунув аккуратно сложенную тряпочку в миску с теплой водой, Лайза начала промывать раны на лице Кейна. Запекшаяся кровь, пыль и щетина, отросшая за несколько дней, скрывали четкие, красивые черты. Она подумала, что на долю этого мужчины, должно быть, приходится немало разбитых женских сердец. На таком близком расстоянии его ярко-голубые глаза смотрели волнующе…
Кейн поморщился, когда она принялась за самую глубокую рану, начинавшуюся на лбу и загибавшуюся к левому виску. Подумав, что беседа может отвлечь пленника от неприятных ощущений, Лайза спросила:
— И почему же вы решили остаться в этой стране?
— Когда я впервые высадился в Денвере, то отправился на платную конюшню, чтобы взять лошадь. Единственный человек, которого я там увидел, был неотесанный детина, сидевший без дела на пне. Я спросил, где его хозяин. Он сплюнул табаком — едва не попал мне на сапог! — а потом ответил, что такой сукин сын еще не народился. — Кейн ухмыльнулся. — И я понял, что обрел свою духовную родину. — Веселые глаза обратились на Лайзу. — Простите за грубость, но если бы я облагородил выражения этого парня, то невозможно было бы передать весь колорит нашего первого знакомства.
Лайза улыбнулась, совершенно не обидевшись. Она спокойно относилась к таким вещам, потому что покупатели отца зачастую были простолюдинами. Ее забавляло, когда высоченные, щетинистые ковбои краснели и с мальчишеской застенчивостью извинялись перед ней. Но Кейн был совершенно другим человеком, абсолютно уверенным в себе, даже теперь, накануне казни.
Эта мысль внезапно обескуражила ее. Казалось совершенно невероятным, что этот человек, которому она помогает собственными руками, вскоре будет мертв. О нет, он был слишком живым, слишком реальным! Потрясенная, Лайза опустила голову и капнула на тряпочку виски, чтобы приложить к только что промытым ранам.
Хотя спирт наверняка жег глубокие царапины, пациент перенес это стоически. Когда Лайза закончила обрабатывать его лицо, Кейн заметил:
— Жалко тратить хорошее виски на промывание ран, тем более, что я все равно умру.
Она усмехнулась и взяла с подноса фарфоровую кружку.
— Мне следовало бы догадаться, что вам больше хочется выпить, чем лечиться.
— Признак моей слабости, — самокритично сообщил он, — но последние полмесяца были… трудными. Я бы с удовольствием немного забылся.
— Не думаю, что этого достаточно для забвения, —
Кейн рассмеялся. Странно. Он и не думал, что ему еще доведется посмеяться. Тем более не ожидал, что останется наедине с красивой молодой леди. Он пожирал ее взглядом, потому что эта женщина была самым прелестным существом, которое он видел за последние годы. И уж наверняка самым прекрасным из того, что ему суждено увидеть за оставшуюся жизнь.
К сожалению, она заколола густые светлые волосы, которые так красиво плясали по плечам, когда она выбегала из гостиницы, но несколько пшеничных локонов по-прежнему вились вокруг лица. И что это было за лицо — сердечком, с тонкими чертами и восхитительными серыми глазами, которые смело и открыто глядели на мир. Американские женщины определенно ему нравились. Лучшие из них были откровенными, уверенными в себе и сильными, словно мужчины — совсем не то что жеманные англичанки.
Вложив кружку в его левую руку, Лайза занялась правым запястьем, тем, которое было свободно от наручников. Закатав рукав, она увидела, что кожа вокруг запястья растерта до жутких красных нарывов, и даже губы поджала, но, не сказав ни слова, принялась промывать истерзанную плоть. Легкие, прохладные пальцы осторожно и нежно почистили и перевязали правую, а потом и левую руку Кейна, израненную не меньше.
Он тем временем не спеша потягивал виски, желая растянуть удовольствие. Для пустого желудка это был серьезный удар, но Кейн с удовольствием впитывал жгучую влагу, облегчавшую страдания. Однако виски оказало на него и иное воздействие — когда Лайза склонялась к нему, мужчина с трудом подавлял желание вытащить шпильки из ее волос Но чем труднее было отказать себе в удовольствии рассыпать это солнечное сияние, тем крепче Кейн сопротивлялся сам себе. Он не посмел бы напугать Лайзу, потому что ему так нужна была ее ласка. И ужасно не хотелось думать о том, что очень скоро она уйдет отсюда.
Указав глазами на ее вдовье платье, Кейн спросил:
— Вы потеряли близкого человека?
Лайза замерла.
— Двоих, — тихо промолвила она. — Несколько недель назад убили моего мужа. Вскоре после похорон я получила известие о смерти отца. Теперь вот возвращаюсь с похорон на ранчо моих свекров.
— Извините меня, — сказал Кейн, понимая, как недостаточны эти слова для утешения. Ему хотелось услышать что-нибудь более оптимистичное, и тогда он спросил:
— Семья вашего мужа будет теперь заботиться о вас?
— Да, конечно, — кивнула Лайза с едва уловимой горечью. — Пока у меня есть то, что им нужно, они будут обо мне очень заботиться.
Погрузившись в свои мысли, женщина дотронулась ладонью до живота, и Кейн понял, что она, должно быть, беременна. Он удивился — не столько тому, что она выглядела такой стройной, сколько тому, что не заметил внутреннего сияния, которое обычно исходит от будущих матерей. Впрочем, предположил Кейн, недавно пережитые трагедии оказались сильнее радости ожидания.