Безумный корабль
Шрифт:
– Как и ты со мной, – был ответ.
Кеннит передернул плечами:
– В общем, мы с тобой привязаны друг к дружке. Ну и быть по сему. Так что приложи-ка все усилия и хорошо исполняй дело, ради которого был создан. Глядишь, оба проживем дольше.
– Я не был создан для какого-то «дела», связанного с тобой, – сообщил ему талисман. – И моя жизнь от твоей ничуть не зависит. Но я сделаю все от меня зависящее, чтобы сохранить тебе жизнь. По крайней мере на время. И сделаю это ради кое-кого еще…
Пират ему не ответил. Водяные мозоли на ладонях болезненно лопались и жгли. На хмуром лице Кеннита блуждала
ГЛАВА 18
ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЙ
– Что ты сделал с моим отцом?
Кеннит оторвал взгляд от подноса с едой, который поставил перед ним Уинтроу. Пиратский капитан успел умыться, переодеться в чистое и причесаться. Эти простые действия оказались последней каплей, переполнившей чашу: устал он просто смертельно. И все, что ему сейчас требовалось, – это поесть. Ему и так уже было достаточно нытья и причитаний Этты («Ах, где же ты был, я так за тебя волновалась…»). Он еле дождался, пока она приготовит ему чистую одежду, и выгнал ее из каюты. Ничто так не выводило его из равновесия, как выяснение отношений с разными недовольными. И уж за обедом он этого терпеть не был намерен!
Он ничего не ответил мальчишке. Просто взял ложку – намозоленная ладонь тотчас отозвалась болью – и помешал поставленный перед ним суп. На поверхность всплыли куски рыбы и кружочки моркови.
– Скажи, умоляю тебя! Я должен знать! Что ты сделал с моим отцом?…
Кеннит вскинул глаза. Резкий ответ уже висел на самом кончике языка, но в последний миг Кеннит смягчился. Уинтроу был бледен настолько, насколько вообще позволял загар, наложенный на природную смуглость. Он стоял очень неподвижно, вытянувшись в струнку, всем видом изображая величайшую сдержанность. Однако частое дыхание и зубы, прикусившие нижнюю губу, выдавали его. В темных глазах отражался ужас неизвестности. Кеннит подумал о том, что мальчишке и без того плохо, но ничего не поделаешь, придется причинить ему еще новую боль. Ибо каждый должен нести ответственность за выбор, который сделал однажды. Он ответил:
– Я всего лишь сделал то, о чем ты меня попросил. Твой отец теперь не здесь, а в некотором другом месте, как ты и хотел. Теперь тебе не придется ни волноваться за него, ни пытаться утверждать себя перед ним. – И добавил, предваряя следующий вопрос: – Он жив и в безопасности. Когда я выполняю обещание, я не делаю этого наполовину.
Уинтроу слегка качнулся вперед. Выглядело это так, словно его пнули в живот.
– Я совсем не это имел в виду!… – прошептал он хрипло. – Не это!… Я не хотел, чтобы он вот так исчез однажды, пока я буду спать!… Прошу тебя, господин мой, верни его!… Я буду заботиться о нем и никогда ни на что не пожалуюсь…
– Боюсь, это невозможно, – заметил Кеннит доброжелательно. И ободряюще улыбнулся Уинтроу, однако слова его содержали ласковый упрек: – В следующий раз думай хорошенько, чего именно тебе бы хотелось. Мне и так пришлось немало потрудиться, чтобы все это устроить. – И он отправил в рот ложку супа. Он хотел поесть в покое и тишине. Да и дерзости Уинтроу следовало положить предел. –
Уинтроу повиновался, двигаясь, точно деревянный. Потом отступил от стола и застыл в неподвижности, вперив взгляд в стену. «Ну вот и отлично», – сказал себе Кеннит и вновь обратился к еде. Тяжкие труды сегодняшнего дня одарили его зверским аппетитом. Правда, столь же зверски у него болели все мышцы, так что он собирался лечь отдохнуть после еды, но зато он вновь чувствовал себя человеком, которому все по плечу. Какое славное ощущение! Когда Этта как следует обобьет мякотью его деревянную ногу и рукоять костыля, надо будет чаще выбираться наружу и побольше двигаться.
Кеннит даже задумался, как бы переделать неуклюжую деревяшку, чтобы снова иметь возможность карабкаться по снастям. Ему всегда нравилось взбираться наверх, даже в самые черные времена. Там, на мачтах, даже ветер был некоторым образом чище, там перед глазами шире распахивался горизонт, а перед умственным оком – жизненные возможности…
– На твоем камзоле была кровь! – Упрямый голос Уинтроу разогнал мечты капитана. – И на борту гички тоже…
«Ну никак не дают спокойно поесть!…» Кеннит со вздохом положил ложку. Уинтроу все так же смотрел в стену, но его напряженная неподвижность свидетельствовала о том, что он пытался скрыть колотившую его дрожь.
– Это не кровь твоего отца, – сказал Кеннит. – Если уж так хочешь знать, это кровь Са'Адара. – И добавил с едкой насмешкой: – Только не говори мне, что ты и по отношению к нему свои чувства пересмотрел…
– Ты… убил его потому, что я его ненавидел? – В голосе Уинтроу невозможность поверить мешалась с форменной паникой.
– Нет. Я убил его потому, что он не желал поступать так, как мне хотелось. Он сам мне выбора не оставил. И незачем тебе горевать о его смерти. Подумаешь какую потерю нашел! Он-то и тебя, и отца твоего убить был готов.
Кеннит поднес к губам бокал, выпил вино и снова протянул бокал Уинтроу. Подросток наполнил его, двигаясь дерганно, точно кукла на ниточках.
– А Хромоножка? – отважился он спросить. Голос у него был совсем больной.
Кеннит со стуком поставил бокал. Вино плеснуло через край и залило белую скатерть.
– Хромоножка в полном порядке. Все они в полном порядке! Са'Адар – единственный, кого я убил, да и то потому, что он сам напросился. Этим я, кстати, тебя избавил от необходимости самому убивать его когда-нибудь позже. Я что, похож на недоумка, тратящего свое время на бесполезные действия? И я не намерен сидеть тут, выслушивая дерзости юнги! Ну-ка подотри здесь, налей мне еще вина – и убирайся!
И Кеннит метнул на него взгляд, от которого в испуге попятился бы здоровенный взрослый мужик. Но, к его искреннему изумлению, в глазах мальчика внезапно разгорелась ответная искра. Уинтроу выпрямился, и Кеннит сообразил, что мальчишка ощутил позади некий духовный рубеж, за который нельзя было отступать. Вот это было уже интересно. Уинтроу подошел к столу, чтобы убрать еду и запачканную скатерть. Работал он молча, с какой-то свирепостью. Сменил скатерть, вернул на место тарелки, налил вина… Потом заговорил. И даже отважился на то, чтобы его гнев прозвучал в голосе: