Безутешный счастливчик

Ерофеев Венедикт

11 марта – В качестве сиделки Коля М. за имбирной (он, конечно). Я лежу со 2 марта. Потом – Иринка. Потом – звонок незнакомки и появляется Вера Ворошилова. Ожидаю опекуншу Черных и вечернего бегства на «Юго-Западную». Конец малины. Вторжение (учтивых) санитаров. «Вен. Вас., Вен. Вас.». Вселение – и опять в 4-е.

12 марта – 4-е отделение. Тут же распоряжение в реанимацию. («Разве я в ней нуждаюсь?» и пр.) Реанимация. Ласково приветствует Маз‹урский› и Нат. Викторовна. И сразу под капельницу. От Г. приносят беломору и соку. Ходят слухи, что в связи с карантином свидания запрещены. Безрадостный вечер.

13 марта – Чуть оживаю,

но без всякого аппетита. Повезло: с утра на ногах, знакомство с бойким врачом-усачом, чаепития, телевизор и пр. Гости: Г. всего на несколько минут, уступает место прибежавшей Ир. Все. Теперь у меня уже есть голубая рубашонка, бумага, etc. Слаб.

14 марта – Вот вопрос: как быть с Ю.? До 25-го меня не выпустят никоим образом, я убедился. Пошло прахом, что меня прямо отсюда уберут домой (вчерашнее Г. заявление). Предстоит 30-е отделение, и неизвестно насколько. Все равно, увереннее с каждым днем, солнце, капели и потихоньку отступание сугробов.

Странный психический недуг в больнице 21–22 марта. Голова одновременно пустопорожна и тяжела. Оцепенение и нервозности. Беззаботно и крайне безрадостно.

Атмосфера в Кащенко в конце марта очень напоминает прошлогодний апрель здесь же. Снова сгребают и жгут листья. Птахи и букашки. И те же еврейские провокации, только на этот раз на сирийской границе. И на этот раз все это вместе – грустнее во сто крат.

Загадал 24 марта: вот когда оттает эта узкая полоска изо льда и снега промеж двух лип – и выйду на волю.

Встань, Венечка, встань, пригоженький, к тебе смерть пришла, коньячка принесла.

Оказывается, в психиатрии есть такое понятие «агитационное состояние» у больного.

28 марта – План не регенерации, не реанимации, а реконструкции. Договоры на воздухах с Нос. и Ир. Л.

Пациент, каждое утро в 6 стучит в буфетное окошко и просит хлеба, при этом припевает-приговаривает: «Миллион, миллион алых роз…»

29 марта в больнице, всерьез обдумываю пьесу.

30 марта – Нет. Бодрость все длительнее. Просыпаюсь, как все эти дни, на рассвете, щебет птиц. Прогулки под солнцем без всяких пальто. Дважды звоню Ю. на службу, неудачно. Букашки на земле и в воздухе. Снова в саду, костры из листьев. Ир. в гостях, с ней гуляния, весело в беседке с кефиром. Совершенно смехотворна и мила в своем плаще. Вечером тревога – дизентерийный карантин и могут задержать. Крайне разговорчив со всеми.

31 марта – Бодрячество, уже ставшее привычным. Даже две унылые гостьи – Нос. и Ес. меня не отягощают. Балагур. Пусть по выходе мне предстоит трудоустройство, военкомат, диспансер – пусть, я на все готов. Выход из больницы отсрочивают примерно на неделю – тоже пусть. Неунывающ. Мне некуда спешить. На дворе по-прежнему около плюс 15 градусов.

Мальчик Алексей ‹нрзб.› со 2-го курса биофака МГПИ сидит здесь за «нестереотипность мышления и образа жизни».

8 апреля – День выхода из больницы. Прощание с персоналом. Андрей и Алексей провожают меня до ворот. Дома. До вторника я могу быть спокоен. Сразу же подключ. к бормотухам.

1982 год – беспримерный год довершился беспримерной зимой.

В апреле в больнице интеллигентик-шизофреник спрашивает ни с того ни с сего: «Вениамин Вас., а трудно быть Богом?» – «Скверно, должно

быть, хлопотно. А я тут-то при чем?» – «Как же! Вы для многих в России кумир».

Вторая половина мая – вся под знаком бракоразводности и помещений в клинику. Взрыв 20 мая – созваниваются даже Ю. Р. и Нос. о браке.

14 июня – вторник, арест Г. Носовой [14] .

Начало одинокого бытия.

Еду оформляться на вахтерскую службу.

Юрий Андропов вступил в должность президента.

Я такой безутешный счастливчик в кругу этих неунывающих страдалиц.

Моя трудовая деятельность неоднократно прерывалась аплодисментами.

14

Г. Носова попала в психиатрическую клинику.

28 июня – В Кащенко. Как легко я передвигаюсь повсюду. У Нос. совершенно патологический вид. Чрезвычайно жалко.

9 июля – С Т‹амарой› В‹асильевной› в Кащенко. Нос. нас встречает на скамейке у клумбы. Нос. уже целует меня на прощанье.

Работаю без выходных. Учусь без каникул. 13 июля.

Утром 17 июля – первый граммофончик распустился на ипомеи у меня над балконным диваном.

Определить, в какой квартире эта женщина и что за фамилия. Не в 1–2–3-й. И не в 50-й и 53-й. Проследить. И не в 36-й.

Утром 18 июля – первый мак.

Утром 19 июля – Солнце. И второй лиловый граммофон над моей балконной постелью.

Вот и проследил. 20 июля вечером. У нее 3-й этаж, значит 14 или 18 кв. Подходя к дому и уходя, машинальный взгляд в 3-й этаж.

Утром 21 июля стою у окна. В 8:10 утра проходит. О, как повернулась!

Не хочу быть полезным, говорю я,Хочу быть насущным.

26 июля – С Ир‹иной Леонтьевой› пробуждение на епифановской терраске. Дождь и дождь. Отменяем свой поход за малиной и грибами. На платформу – весело – с платформы за очками и снова перрон. И все под дождем. Успеваю на службу. Голоден. Врывается Ир. с кучей еды. Оказывается, Галина дома и окончательно выписана. Дома: Г. держится несколько особняком. Звоню Ю. и обещаю быть. Но не решаюсь.

28–29 июля – Рунова. О том, что более близкого человека нет, согласие о женитьбе и перемене фамилии.

Все семейные тяжести теперь на моих раменах.

Все. До 24-го числа замыкаюсь, сохну, зябну, корплю над языком. Во мне отключат горячую воду до 24 августа.

С воскресенья, 7 августа, приступил к белому переписыванию всех работ и хвостов; раб. 7, раб. 8, отчет по допущению экзаменации.

3 августа – Тошнит, знобит, слабость, безрадостность. Одиноко. Все-таки собираюсь и ко времени на службу. ОНА. В 9:30 – Г. с бидоном пива. Сонливость. Никаких занятий. Г. снова о разводе. Дома: Коля Мельник говорит о ситуации: Ирина – Юлия и невозможность что-нибудь предпринять. Агдам. Сонливость. Звонок от Черных с предложением на завтрашние именины.