Безвременье
Шрифт:
Сподобился... Пров частенько, но всегда иронично, вставлял в свой разговор подобные церковнославянизмы и речения, словно подчеркивал давно и однозначно решенный для него религиозный вопрос. Но, как ни странно, это создавало скорее впечатление остатков внутренней борьбы с собой.
И все же... Куда исчезла роща? Роща под куполом магополиса — это чудо для нас, для меня... но не для тех, кто жил когда-то в таких рощах и без всяких искусственных куполов. Но что произошло потом? Как объяснить ее исчезновение? Это уже начинало казаться мне истинным чудом, сказочным чудом, страшным чудом.
Мы подлетали
19.
И тогда мне в голову пришла вот какая мысль: что-то происходит с виртуальным, возможным миром или это происходит со мной? Но мир оставался обыкновенным, привычным, таким, каким ему и полагается быть. Все переходит друг в друга, трансформируется, является сразу всем и ничем. По-прежнему, заселялся дом-Вселенная с улучшенной планировкой, или "наилучший из миров", как определил его Готфрид Вильгельм Лейбниц. Я все так же утром позапрошлого дня выходил с дюралевой канистрой за легкой водой, завтра шатался на космическом корабле по Метагалактике, разговаривал с Платоном, Проклом, Аврелием Августином и всеми другими виртуальными людьми, будучи ими же. Все их мысли были моими мыслями, все их действия — тоже.
Но томительная и тягостная мысль о том, где же Я-сам, не покидала меня даже после того, как я понял, что и эта мысль — их мысль.
Стараясь не перевернуть Галактику, переплывал я на бревне Тихо-Атлантический океан; бродил в дебрях супермаркетов; слушал правдивые слова лжи; лепил свою судьбу, которая уже давно была слеплена кем-то другим; думал о невозможном в этом мире, где все возможно, где все есть и все повторяется бесчисленное число раз, вернее, все существует сразу.
— Что, брат-виртуальщик, — сказала мне магнитная стрелка компаса. Самая обыкновенная возможная магнитная стрелка. — Вздыхаешь по свободе воли? Воля! Слово-то какое!
Я повернул компас на триста шестьдесят градусов. Стрелка заметалась и снова уткнулась носом на западо-восток.
— Вот ты думаешь, что если я все время указываю острием одно направление, то у меня и свободы воли нет? Ха-ха! Свобода — это познанная необходимость!
— Ну, а если необходимость еще не познана, то это уже не свобода? — спросил я.
— Конечно. Это — воля! Мечешься, мечешься, а зачем?
— Значит, ты считаешь свободным свой уклон на западо-восток?
— Нет, тогда бы я знала все направления пространства, и только одно направление считала бы границей своей свободы, ограничением ее.
— Значит, у тебя нет свободы воли?
— Как это — нет? Все у меня есть: и свобо-димость, и необхо-бода. — Стрелка лихо изогнулась под прямым углом, повернулась на северо-юг, завертелась, раскрутила себя до тринадцатой космической скорости, сорвалась с руки людо-человека и исчезла вместе с корпусом компаса.
— Монополя люблю-у-у... — донеслось из ближне-далека.
Людо-человек потер запястье, подул на него, поплевал, сказал:
— Вот так вот у вас, виртуалов...
— А что у нас?
— Да все, которое есть ничто.
— Напротив, ничто, которое есть все.
— Да знаю я, знаю., — слегка обиделся людо-человек. — Изучал, как же... Диалектика! Аристокл этот ваш, по прозванию — Широкий, то ли за свой
— Бессчетно. Да я и есть Платон.
— Платон? А смахиваете на кого-то другого... А-а... Это в вас ваше Я играет-поигрывает. Конечно, зачем вам быть Платоном, коль вы хотите быть самим собой?
— Кем хочу, тот я и есть.
— Так ли уж и взаправду?
Конечно, это было не совсем так. Но раз все, все возможное происходит в один миг, то в этот миг я — и Платон и все другие. А уж остановиться Платоном, чтобы уважить людо-человека — пара пустяков. И я остановился Платоном.
— И впрямь Платон, Аристокл, то есть, — поощрил меня людо-человек. — Будем знакомы. Ну, зовите меня, например, Александром Македонским.
— Радуйся, людо-человек Александр Македонский!
— Э... э... Чему радоваться-то? Виртуальный Александр Македонский, насколько мне известно, покорил пространство и время. А я только собираюсь.
— Да нет никакого пространства и времени в виртуальном мире!
— А что есть?
— Все.
— ... которое есть ничто.
— Напротив, ничто, которое есть все.
— Диалектика, — согласился людо-человек, нисколько не похожий на Александра Македонского. — А что такое — диалектика?
— Вам в двух словах или чуть поподробнее?
— Сначала — в двух, а потом — поподробнее.
— Как Платону или как Гегелю-Ильину?
— А давайте, как Платону...
— Диалектика — это логический метод, с помощью которого на основе анализа и синтеза понятий происходит понятие истинно сущего — идей. Или точнее — эйдосов. Я развиваю идею тождества противоположных понятий: бытия и небытия, движения и покоя, возможности и возникновения.
— А Ильин что говорит по этому поводу?
— По поводу диалектики или по поводу диалектики Платона?
— А... а... Так они разные... эти диалектики?
— Отличаются.
— Ну, сначала о том, что говорит Ильин по поводу диалектики Платона.
— А самого Платона оставить?
— Хм... Оставьте, пожалуй.
Я выбрал миг, когда я — Ильин, но миг, когда я — Платон, тоже оставил.
Платон в чистом гиматии не проявил особого интереса к Ильину, в то время как Ильин с нескрываемым торжеством смотрел на Платона. А сам я отделился от них и отошел чуть в сторону.
— А, батенька Платон, — сказал Ильин, — отмечу следующее твое положение из диалога "Софист": "Трудное и истинное заключается в том, чтобы показать, что то, что есть иное, есть то же самое, — а то, что есть то же самое, есть иное, и именно в одном и том же отношении".