Безвременье
Шрифт:
— «Мужик, — тот в кабаке или замке что-нибудь да узнает»…
И от неё веяло всем ужасом правды.
На Сахалине, в тюрьме при селении Михайловском для богадельщиков и подследственных, я познакомился с Сайфуттином.
Казанский татарин, фанатик-мусульманин. Он принадлежит к секте, которая называется «Вайсовым полком», и числится «полковником» этого полка.
Маленький, тщедушный, с ясным взглядом добрых коричневых глаз, — в нём никто не признал бы знаменитого фанатика.
Он добродушен, мягок, уступчив, сговорчив во всём, что не касается его убеждений.
В отделение для ни к чему неспособных
Лишь только его привезли на Сахалин, — с первого же шага он начал оказывать неповиновение: ни за что не хотел снимать шапку ни пред каким начальством.
Его заковывали в кандалы, его неделями держали в тёмном карцере на хлебе и на воде.
— Снимай шапку!
Ни за что!
— Не могу!
— Полоумный он, что ли!
Сайфуттина отдали на испытание в психиатрическое отделение. Там подержали его и выпустили:
— Совершенно здоров!
Опять началась борьба с «неповиновением». Кончилось тем, что Сайфуттина в карцере вынули полуживым из петли.
В лазарете с ним разговорился заинтересовавшийся им доктор, — и тут в двух словах выяснилась вся причина «упорного неповиновения» Сайфуттина.
Он «не мог», не может снимать шапки ни пред каким начальством, потому что, по ученью его секты, обнажать голову можно только перед царём.
И Сайфуттин готов был лучше поплатиться жизнью, чем воздать кому-нибудь царскую почесть.
Пусть ему прикажут броситься в огонь, — он бросится, не задумываясь. Жизнь он, несомненно, отдаст без раздумья.
И только вера в Аллаха для него выше.
Сайфуттин — участник «колокольного бунта», бывшего в Казанской губернии.
В татарских деревнях поставили столбы и повесили колокола, чтобы бить в набат на случай пожара.
Среди тёмной татарской орды пошли слухи:
— Нехорошо.
Хотят крестить всех татар.
— Вон уж и колоколов из Питера понаслали!
Начались волнения, сопротивления властям — и Сайфуттин попал на Сахалин, как один из главных виновников и зачинщиков бунта.
— Да ведь тебе никто и здесь не велит менять твою веру, Сайфуттин!
— Нэт. Ныкто.
— Ну, и там никто не велел!
— Хотэлы вэлэть; Питер колокола прислал.
Знакомясь в Полтаве с делом об убийстве Комарова, я выслушивал от свидетелей, простых людей, очень подробные, очень обстоятельные, очень точные объяснения, где, когда они встретили Скитских в роковой день.
— Что ж вы не рассказывали всего этого так подробно на суде?
Люди только пожимают плечами:
— Разве можно?! Из Питера приказ пришёл, чтобы в пользу Скитских больше трёх минут никто говорить не смел!
— Да вы-то этот приказ видели?
— Мы — люди маленькие, нам приказов показывать не станут. А только это уж так! Вся Полтава знает. У кого хотите спросите.
В Аккермане я обращался к людям, потерявшим при взрыве казённого винного склада способность к труду:
— Да вы ходатайствовали хоть о пособии?
Машут рукой:
— Куда там!
— Да почему же?
— Говорят, из Питера запрещено это дело поднимать!
Откуда же берётся это представление о Петербурге?
Петербург непосредственно сталкивается
То, что я хочу рассказать вам, случилось «не в России», а на далёкой окраине, на том же Сахалине, но оно так типично, что заслуживает быть рассказанным.
На посту Корсаковском, на юге Сахалина, проживает ссыльная семья Жакомини. Они были сосланы давно из Николаева за убийство, отбыли наказание, состоят теперь крестьянами и ведут торговлю.
Один из сыновей Жакомини женился на «свободной девушке», т. е. на дочери ссыльнокаторжных. Жена его отравила, и сделала это так открыто, что весь Корсаковск об этом знает.
Три года тому назад на Сахалине ещё не было специальных следователей. Следствия поручались кому-нибудь из чиновников, и те чинили допросы через писарей ссыльнокаторжных, практически опытных в уголовных делах. Дело «молодой Жакоминихи» попало к уволенному теперь чиновнику С. Ему приглянулась молодая, смазливая «Жакоминиха» — и в результате дело её не двигалось ни на шаг [9] .
9
Насколько ясны были улики против этой «Жакоминихи», можно видеть по следующему: когда следствие от г. С. перешло к другому чиновнику г. Б., тот немедленно счёл нужным посадить обвиняемую в тюрьму.
Напрасно старики Жакомини обращались к г. С. с просьбами ускорить дело об отравлении их сына. Ответ был каждый раз:
— Молчать. Самих ещё засажу!
Глупая бабёнка «Жакоминиха» ходила на свободе, рядилась и бахвалилась:
— Ничего-то мне старики Жакомини сделать не могут! За мной сам С. каждый день, почитай, посылает! Что ему скажу, то и будет!
Каторга, поселенье, — всё было возмущено.
На каторге, на поселенье вырабатывается какое-то «помешательство на справедливости». Это так естественно. Когда у людей остаётся очень мало прав, — они начинают дорожить ещё больше этими крошечными остатками. И малейшая несправедливость чувствуется с особою болью. Каторга состоит из людей, которые сами пришли сюда за убийства, и они хотят, чтобы то, что им вменено в вину, вменялось в вину одинаково всем, без исключения. Они сами «жертвы справедливости», и требуют, чтоб справедливость одинакова была для всех.
— За что же нас-то посылали, если она сделала то же, что и мы, и ей ничего.
Я был тогда в Корсаковске. Ждали приезда одного лица, и весь Корсаковск знал, что старики Жакомини подают жалобу на лицеприятие чиновника С.
Это лицо, которое должно было приехать, ждали, как Бога. И во всём Корсаковске не было других разговоров.
В воздухе чуялось:
«Вот приедет барин, Барин нас рассудит»… [10]Он приехал.
10
Н. А. Некрасов «Забытая деревня»