Безвыходных положений не бывает
Шрифт:
Сказать по правде, меня это немного покоробило. Как-то неприятно сознавать, что в глазах собаки ты неполноценное, недостойное уважения существо. Я решил собаку бойкотировать. «Отныне, — сказал я себе, — эта тварь для меня не существует. Единственный знак внимания, которым я время от времени буду ее удостаивать, — это хороший пинок ногой по ее жирному поросячьему заду. Этим я убью собаку морально и подавлю ее физически».
Возможно, Кекс прочитал эти мысли в моих глазах. Во всяком случае, он зарычал, раскрыл пасть и показал мне два ряда острых игрушечных зубов.
Мы взглядами объявили друг другу войну и разошлись.
То, что Кекс — собака
Наши отношения обострялись. Времени свободного у Кекса было много, и он расходовал его в основном на то, чтобы придумать мне очередную пакость. У этого пса было какое-то сверхъестественное чутье на моих друзей. Когда приходили знакомые жены, Кекс вел себя как истый джентльмен. Он был предельно сдержан, корректен и охотно позволял чесать ему спину. Но стоило появиться кому-нибудь из моих друзей, как от этого аристократизма не оставалось и следа. Кекс стремительно выскакивал из комнаты, облаивал гостя и старался по возможности испортить фасон его брюк.
Однажды меня навестил старый приятель, и я на минутку отлучился в магазин, чтобы отметить нашу встречу. Кекс решил не упускать такого счастливого случая. Когда я вошел в комнату, приятель приплясывал на столе, поддерживая руками безобразные лохмотья, которые пять минут назад были превосходно отутюженными брюками. Увидев меня, Кекс бросил на жертву саркастический взгляд, торжествующе тявкнул и величаво вышел с сознанием отлично исполненного долга.
Зная, что жена находится с Кексом в приятельских отношениях, я долгое время терпел этот кошмар. Я выстоял даже тогда, когда Кекс съел мой билет на футбол, билет, который я раздобыл с колоссальным трудом. Но вскоре мое терпение лопнуло. Дело в том, что Кекс добрался до наших подушек, которые проветривались на балконе, и выпотрошил их столь добросовестно, что наш двор стал похож на птичий базар. Выполняя решение домового комитета, я весь выходной день гонялся за пухом, чем доставил огромное удовольствие дворовым мальчишкам. Думаю, что ни один эстрадный конферансье за всю свою долгую творческую жизнь не удостаивался такого дружного, искреннего свиста.
После этого случая я робко намекнул жене, что пса, может быть, следует выкинуть в окно. Я сказал, что эта на первый взгляд крутая воспитательная мера благотворно скажется на характере нашей собаки. В ответ жена назвала меня словом, которое убедило меня, что достичь соглашения невозможно. Тогда я решил поступить с Кексом более гуманно. Я заманил пса в такси и, скармливая ему кусочки ветчины, беспрепятственно отвез километров за десять. Здесь я открыл дверцу и хорошим пинком придал Кексу такое ускорение, что, по моим расчетам, он должен был превратиться в искусственный спутник Земли. Затем я попросил шофера показать все, на что способна его машина.
Это были великолепные мгновения. На радостях
Кекса я увидел, когда подходил к нашему подъезду. Он подбегал такой грязный, словно его целый день окунали в болото. Добредя до каменного изваяния, в которое я превратился, Кекс посмотрел на меня с непередаваемым чувством превосходства, отряхнулся, залепив меня грязью, и, фыркнув, побрел домой.
С тех пор мы живем вместе. Теперь-то я знаю, что от этого пса мне, наверное, никогда не избавиться. Единственное, что меня утешает, так это сознание того, что собака — лучший друг человека. Если вы мне завидуете, могу устроить вам щенка, сына Кекса.
ВОСКРЕСШАЯ ТРАДИЦИЯ
Если кожа на лице покрывается беспорядочной сеткой морщин; если шевелюра, редея, отступает под натиском аванпостов надвигающейся лысины; если утром вместо бодрой зарядки производится массаж ноющей поясницы; если живот в своем неудержимом росте раздвигает узкие рамки брюк, заставляя менять ремень на подтяжки, — это значит, что мужчине исполнилось или скоро исполнится пятьдесят лет.
Эти приметы как нельзя лучше подходили Василию Ивановичу Гамову, управляющему строительным трестом. Недавно ему пошел шестой десяток, и никогда Василий Иванович не ставил на исходящей бумаге печать столь же ясную, какую годы оставили на его лице и фигуре.
Прежде чем начать рассказ, необходимо сообщить, что у Василия Ивановича, как это и положено всякому уважающему человечество мужчине, была семья. Лет тридцать назад молодой десятник-строитель Вася Гамов сумел доказать счетоводу Наташе Вихровой, что его любовь к ней ни с чем не сравнима. Правда, Петя Соловьев доказывал то же самое, но делал это без должного пафоса, и через некоторое время на вопрос, как ее фамилия, Наташа, почти никогда не ошибаясь, отвечала: «Гамова».
Несмотря на то что через год-два Василий Иванович уже без труда подбирал сравнения для своей любви к молодой жене, семейный союз оказался счастливым. По мере роста супружеского стажа росла семья, и к описываемому времени она включала в себя двоих сыновей, поразительно напоминавших десятника Васю Гамова, и младшую двадцатилетнюю дочь, как две капли воды похожую на счетовода Наташу Вихрову.
Когда дочь родилась, Наталье Петровне было тридцать лет. Следовательно, теперь ей… Пощадим, однако, женское самолюбие и не будем подводить итог. Скажем только, что она моложе мужа на несколько месяцев, и эти месяцы, столь значительные при сравнении младенцев, не помогут определить разницу в возрасте пожилых людей.
Тридцать лет, среди которых было немало бурных, прошлись по Наталье Петровне своими равнодушными граблями. Она осталась милой, веселой и симпатичной, но морщины, седые волосы и другие попутчики бегущего куда-то времени лучше всякого метрического свидетельства говорили о том, что Наталье Петровне… скажем прямо, пятьдесят лет.
Дело началось с того, что Галина Войкова, техник производственного отдела, была вызвана к управляющему.
— Что это такое, товарищ Войкова? — Василий Иванович ткнул пальцем в лежащую перед ним сводку.