Безжалостное небо(сб.)
Шрифт:
— Вы вряд ли помните это время, — осторожно заметил Йенсен. — Сколько вам лет?
— Тридцать. Но я изучал эти вопросы долго и основательно. Для того чтобы не допустить торжества социализма в нашей стране, социал-демократическая партия и руководство профсоюзами предали своп идеологические принципы. Тогдашние лидеры столько времени находились у власти, что они уже не могли заставить себя расстаться с ней. А кроме того, они узнали, что можно управлять рабочим движением с помощью буржуазно-плутократических методов с целью извлечения экономических выгод для себя, для избранных. Основной принцип нашего так называемого “всеобщего
— Она действительно становилась лучше, — заметил Йенсен.
— Да, в материальном отношении и к тому же временно. Человек был обеспечен физически, но ограблен духовно. Политика и общество стали для него чем-то абстрактным, что не имеет к нему никакого отношения. И для того чтобы убедить в этом людей, на них с помощью газет, радио и телевидения лили непрерывный поток лжи, прошедший к тому же сквозь сито цензуры. Дело дошло до того, что почти весь народ потерял человеческий облик; люди только и знали, что у них есть автомобиль, квартира, телевизор. И они были глубоко несчастны. Многие предпочитали покончить жизнь самоубийством или жить в беспробудном пьянстве, чем продолжать так жить и работать.
— По-вашему, вы тоже потеряли человеческий облик?
— Я сказал — почти весь народ. Оставались группы политически сознательных людей, число которых, после того как однажды их влияние почти совсем упало, снова начало расти. Люди стали понимать: то, что так называемые теоретики государства “всеобщего взаимопонимания”, называли “всеобщим благополучием” и “мирной революцией” является не чем иным, как преступной попыткой заставить народ поверить в полную бессмысленность существования. Просто удивительно, как этого не увидели еще много лет назад. Нужно было только оглянуться вокруг. Стало бессмысленно работать, бессмысленно учиться разве что нескольким простым техническим приемам. Даже физиологическая сторона жизни, такая, как необходимость есть, любить, рожать детей, потеряла смысл.
— Не вы открыли это, — сказал Йенсен.
— Нет, не я. В основном я цитирую то, что было сказано и написано другими. Но я понимаю их и вижу, что у нас плохо.
— Давайте обратимся к фактам, — сказал Йенсен. — Чем еще вы занимались в своем политическом клубе? Организовывали демонстрации?
— Да.
— Чего вы с их помощью хотели добиться?
— Мы стремились раскрыть глаза народу, помочь людям понять свое положение и уничтожить систему “всеобщего взаимопонимания”. Только после ее уничтожения можно будет взяться за основных врагов.
— Кого вы имеете в виду?
— Социал-демократов, которые предали рабочее движение и продались капиталистам. И, разумеется, саму капиталистическую систему.
— И чего же вы добились?
— Нас было не так много, но наши ряды непрерывно росли. Сначала демонстрациями интересовалась только полиция. Основная масса народа была, как мы и ожидали, равнодушна к нашим действиям. Люди отупели от непрерывной пропаганды и не проявляли никакого интереса к общественной жизни. Постепенно
— Интересно, как?
— Мы сочли это положительным явлением. Мы полагали, что те, в чьих руках сосредоточена власть, испугались и решили любой ценой отвлечь внимание народа от нашей деятельности. И это им удалось, так как подавляющее большинство людей все еще оставалось пассивным, хотя, как я уже сказал, нас становилось все больше и наши демонстрации учащались. Людей только раздражало, что мы мешаем уличному движению. Однако полиция скоро начала помогать нам и в этом: она направляла демонстрантов так, чтобы они скорее и беспрепятственно добирались до своей цели. Мы также истолковали это как признак нашей растущей силы. Нам казалось, что правительство делает все возможное, чтобы не беспокоить народ, не нарушать мира его грез, основанных на материальном благополучии.
— Удалось вам добиться успехов на выборах?
— До некоторой степени.
— Что вы имеете в виду?
— За нас голосовало не так много, зато все больше избирателей вообще отказывалось принимать участие в голосовании. Одно это свидетельствовало о том, что одновременно с недовольством угнетенных росло отвращение к политике. Значит, мы на правильном пути. Правда, большинство по-прежнему голосовало за систему “всеобщего взаимопонимания”.
— Почему?
— В силу привычки. Они или их родители привыкли голосовать за социал-демократов или за буржуазные партии. Мы не имели средств широкой пропаганды. Но мы продолжали пашу работу, мы кричали правду глухим, до тех пор пока…
— Пока?
— До тех пор пока все внезапно не изменилось.
— Когда это произошло?
— В середине сентября.
— Что изменилось?
— Не знаю. Возможно, люди… Впервые я заметил это 21 сентября.
— Что произошло в этот день?
— Попробую рассказать…
Внезапно лицо его исказила гримаса боли.
— Вам больно?
— Да, ноги…
Он застонал, забился в конвульсиях. Йенсен взял пробирку, оставленную врачом, и вытряхнул из нее белую таблетку. Налил лимонада в стакан.
— Проглотите.
Он подсунул правую ладонь под затылок больного и осторожно приподнял его голову, чтобы тот мог проглотить таблетку. Неожиданно он вспомнил медсестру там, в чужой больнице, и то, как однажды увидел ее плачущей.
Не прошло и двух минут, как больной заснул.
Комиссар Йенсен неподвижно сидел рядом и бесстрастно смотрел на него.
19
Примерно через час человек на диване проснулся. Он открыл глаза и посмотрел на Йенсена, не узнавая его. Но вскоре взгляд его прояснился.
— Ну да, — сказал он, — вспомнил.
— Вам больше не больно?
— Нет. Теперь все в порядке. Спасибо.
Голос больного звучал хрипло, будто у него пересохло в горле. Йенсен налил в стакан лимонада и поднес ко рту больного. Несколькими жадными глотками тот осушил стакан.
— Продолжим нашу беседу. Мы говорили о вашей политической деятельности.
— Да, помню.
— Вы разъяснили свою позицию.
— Да. Теперь вы понимаете, что мы были правы?
— Нет, но меня больше интересует, что произошло дальше.