Безжалостное обольщение
Шрифт:
Доминик широко дружелюбно улыбнулся собеседнику и откланялся:
— В высшей степени лестно, Легран. Прошу извинить меня. — Он зашагал через комнату, оставив француза теряться в догадках.
Может быть, они ошиблись, и Делакруа действительно плевать на эскапады собственной жены? Хотя был момент, когда Легран почувствовал опасность, он чуть не отскочил назад от этих внезапно ставших зловеще-ледяными бирюзовых глаз. Но это чувство так же быстро прошло, как и возникло. А может, ему и просто все только показалось.
Легран отправился в игорную комнату, чтобы поделиться своими неопределенными впечатлениями с другими заинтересованными
— О, Доминик, ты так подкрался, что напугал меня! — Женевьева со смехом обернулась к возникшему у нее за плечом мужу. — Знаешь, нужно быть осмотрительнее — ты можешь ненароком услышать что-нибудь нелестное в свой адрес. Не так ли, господа? — Глаза ее озорно блестели, и на щеках появились ямочки — она приглашала Фуше и молодого де Граси посмеяться над фривольной шуткой.
Фуше только снисходительно улыбнулся и бросил на месье Делакруа оценивающий взгляд. Даме следовало бы быть поосторожнее, решил он. Ее муж, судя по всему, не в настроении разговаривать в столь рискованном тоне. Молодой де Граси зарделся, испугавшись, что Делакруа может подумать, будто он сказал нечто непозволительное.
Женевьева похлопала его по руке:
— Не смущайтесь. Мой муж прекрасно понимает шутки, правда Доминик? — И посмотрела на него, требуя подтверждения, но тут улыбка сошла с ее лица: неудивительно, что де Граси так смутился.
— Ни у кого, насколько мне известно, пока не было оснований жаловаться на отсутствие у меня чувства юмора, мадам, — проговорил он медленно. — Но все когда-нибудь случается впервые.
Женевьева оцепенела. Что, черт возьми, не так? Точнее, что она сделала не так? Капер явно был разгневан, и, как всегда, это выражалось в неподвижности взгляда, который приковывал к себе собеседника. Она чувствовала себя такой восхитительно искушенной, была в восторге от того, что удалось привлечь внимание и заинтересовать таких разных мужчин, как месье Фуше и сын хозяев, наслаждалась легким флиртом, которым занимались здесь все и в котором она оказалась столь искусна. И вдруг Доминик заставляет ее почувствовать себя смущенной и подавленной, словно расшалившуюся маленькую девочку, которую строго одернул взрослый.
— Нам пора домой, — сказал Доминик, прискорбно игнорируя требования вежливости.
Женевьева вспыхнула, но на сей раз скорее от досады, чем от неловкости. Короткое замечание Доминика прозвучало словно приказ, и она никак не могла понять, чем навлекла на свою голову такое публичное унижение.
— Еще рановато, — проворковала она, однако голос звучал твердо. — Но если ты устал, конечно, поезжай. Я скоро тоже приеду.
Фуше закашлялся и взял под локоть вытаращившегося де Граси. Наконец молодой человек понял, чего от него хотят, пробормотал извинения и ринулся прочь.
— Пошли, — сказал капер и предложил Женевьеве руку.
— Я еще не собираюсь уезжать, — злобно прошипела она. — Ты не имеешь права ставить меня в такое неловкое положение.
— Это ты ставишь меня в неловкое положение, — категорически заявил он. — И если не хочешь усугубить его еще больше, то без дальнейших споров возьмешь меня под руку.
— Что я сделала? — спросила Женевьева, отнюдь не собираясь подчиняться.
— Ты сама прекрасно знаешь. — Доминик взял ее руку и просунул себе под локоть. — Я достаточно долго наблюдал, как ты по-идиотски кокетливо жеманничаешь и флиртуешь,
К своему великому огорчению, Женевьева почувствовала, от такой грубой несправедливости слезы наворачиваются у нее на глаза.
— Я не жеманничала, — тихо возразила она, смахивая слезу. — И почему это мне нельзя немного пофлиртовать? Здесь все флиртуют.
— Ты, кажется, забыла, что твое главное и опасное достоинство состоит в том, что ты не похожа на других, — огрызнулся он. — Я тысячу раз говорил тебе, что манерность Элизы тебя делает просто смешной. У тебя внешность неподходящая.
Женевьева была раздавлена и опустошена обрушившейся несправедливостью. Она вовсе не хотела жеманничать, как Элиза. Женевьева достаточно хорошо знала себя и была уверена, что даже неумышленно не могла подражать сестре. Так что оставалось, держа под руку «мужа», с приклеенной улыбкой на лице, расточая направо и налево банальные любезности, пройти сквозь анфиладу комнат, чтобы найти хозяев.
— О, дорогая мадам, не хотите же вы сказать, что так рано покидаете нас? — запротестовал виконт, замысловато кланяясь, видимо, вспомнив о лучших днях, проведенных при Версальском дворе. — Делакруа, вы не можете быть столь жестоки, чтобы увезти от нас лучшее украшение вечера. Клянусь, это все равно что задуть свечи.
— В таком случае, боюсь, вы обречены провести остаток бала в кромешной тьме, — парировал Доминик. — У мадам болит голова. — Он с искренней озабоченностью взглянул на грустное лицо стоявшей позади него жены. — Разве не так, та chere?
— Слишком много волнений, виконт, — пробормотала Женевьева. — Я в отчаянии, что приходится уезжать так рано.
С любезностями было покончено, и они наконец очутились на холодном ночном воздухе. Словно получив телепатический сигнал, Сайлас тут же подал карету. Женевьеве и впрямь иногда казалось, что между капером и старым матросом существует некая мистическая связь.
Уютная темнота кареты позволяла Женевьеве упрямо замкнуться в своей обиде. Она понятия не имела, почему Доминик так взбеленился, но, видимо, какая-то кошка действительно пробежала между ними в Вене. Это было нечто неопределенное — случайное слово, взгляд, ощущение. И вчера, когда они предавались любви после ее возвращения от Чолмондели, тоже что-то было не так. Он любил ее нежно и искусно, как всегда, и так же заставлял отдаваться ему целиком, без остатка, но эти дурные, хота и неопределенные предчувствия, которые вспыхивали время от времени, они ведь были!
И потом Доминик ласково и любовно уложил ее в постель, но сам ушел, и лишь на рассвете она услышала, как он тихо скользнул под одеяло, лег рядом и мгновенно заснул. А Женевьева прижалась к нему, обняла и положила голову на плечо. Сайлас так и застал их, когда утром принес кофе, и, ворча, стал собирать ее разбросанные вещи. Обычно Доминик посмеивался над тем, как они препирались, словно нянька с ребенком, но теперь не обращал никакого внимания, был замкнут и абсолютно безучастен.
Как только они приехали домой, Женевьева отправилась спать. Она хотела было поругаться, высказать ему все, что накипело на душе, потребовать объяснений, но Доминик зловеще молчал, и Женевьева внезапно почувствовала страшную пустоту, поняв, что сегодня не выдержит стычки с ним. Легче было уйти в себя, лечь в уютную, мягкую постель и выпить горячего молока при мягком свете единственной свечи. Завтра. Завтра она ринется в бой во что бы то ни стало.