Беззвездное море

Моргенштерн Эрин

Купец рассмеялся.

– Звезды интересуют всех. Каждому лестно наложить руку на то, что недостижимо. Подержать редкость в руке, положить в карман.

Наступило молчание, нарушаемое лишь потрескиванием поленьев в огне.

– Позвольте, я расскажу вам историю, – вымолвил наконец путешественник.

– Сделайте одолжение. – И звездный купец сделал знак, чтобы бокалы их наполнили заново.

– Однажды, очень, очень давно, – начал путешественник, – Время влюбилось в Судьбу. Со всей страстью влюбилось, с полной отдачей. Звезды смотрели на это с небес,

тревожась о том, что нарушится течение времени или же нити судьбы запутаются в узлы.

Пламя в очаге взволнованно шипело и потрескивало в лад словам путешественника.

– Звезды устроили заговор и разлучили влюбленных. После чего они вздохнули свободней. Время текло, как всегда, Судьба сплетала дорожки, которым суждено было пересечься, и наконец Время и Судьба встретились снова.

– Ну еще бы! – перебил его звездный купец. – Судьба всегда получает то, что ей нужно!

– Однако звезды со своим поражением не смирились, – продолжил путешественник. – Они донимали Луну своими жалобами и претензиями, пока та не согласилась созвать Совиное вече.

Тут уж торговец нахмурился. В той стране, где он вырос, очень далеко отсюда, Совиным вече пугали детей. Бытовало поверье: споткнешься на пути, и Совиное вече тебя заберет. Дальше купец слушал очень внимательно.

– Совиное вече рассудило, что одну из двух этих стихий следует изъять. Оставить они постановили ту стихию, которую сочли более значимой. Звезды ликовали, когда Судьба была уничтожена. Разорвана на куски клювами и когтями.

– И никто не пытался остановить это? – спросил звездный купец.

– Луна могла бы, конечно, но ее в ту ночь не было. Они выбрали безлунную ночь для жертвоприношения. Никто не посмел вмешаться, кроме маленькой мышки, которая унесла сердце Судьбы и сумела сберечь его, – путешествующий сделал глоток вина. – Совы в своем торжестве не заметили мышь. Филин, которому достались глаза Судьбы, обрел небывалую зоркость и был коронован как Совиный король.

В этот момент за окном, в ночи, раздался какой-то шум, то ли ветер завыл, то ли захлопали крылья.

Путешественник подождал, пока шум смолкнет, и только потом продолжил свою историю.

– Звезды на небесах, довольные собой, облегченно вздохнули. Но они видели, как Время, с разбитым сердцем, проходит в сокрушенном отчаянии, и, в конце концов, усомнились в том, что когда-то считали неоспоримым благом. Они видели, как корона Совиного короля передается от совы к сове, то ли благословение, то ли проклятие, ибо ни одно смертное существо не вправе обладать таким зрением. Звезды по-прежнему мерцают от неуверенности, даже сейчас, когда мы сидим здесь под ними.

Путешественник допил остатки вина в своем бокале и сказал, завершая историю:

– Так что, как я уже сказал, звезды меня не интересуют. Они созданы из злобы и сожалений.

Звездный купец никак не отозвался на это. Мешок его, расшитый созвездиями, тяжко лежал у огня.

Путешественник поблагодарил торговца звездами за вино и компанию, торговец ответил ему тем же. И, прежде чем уйти, путешественник, склонившись, прошептал торговцу

на ухо:

– Но иногда Судьба снова берет себя в руки, а Время всегда ждет.

На этом путешественник покинул купца, который остался один, глядя на огонь и попивая вино.

Утром, когда звезды, под строгим взглядом Солнца, кто куда разбежались, купец осведомился у обслуги, уехал ли уже путешественник, есть ли у него время, чтобы проститься, как полагается.

Ему вежливо ответили, что кроме него в эту ночь в таверне других гостей не было.

Закери Эзра Роулинс сидит на бархатной банкетке в самом затейливом из виденных им когда-либо лифтов и раздумывает, лифт это вообще или неподвижная комната, оборудованная так, чтобы человек в ней чувствовал себя как в лифте, потому что он сидит там уже целую вечность.

Его занимает, возможен ли внезапный приступ клаустрофобии, причем контактные линзы напоминают ему о том, почему он так редко их надевает. Гипотетический лифт гудит и время от времени судорожно дергается, что сопровождается скребущим звуком, так что, возможно, все-таки движение происходит, к тому же в желудке такое ощущение, словно эта золоченая клетка с ним внутри падает с умеренной скоростью, или же, тоже не исключено, опьянение его еще не развеялось. Отсроченная реакция на коктейль.

Люстра над ним трясется и сверкает, отбрасывая искры света на слегка барочный интерьер, золотистые стены и бордовый бархат вытерты и в значительной мере утратили свой, соответственно, блеск и ворс. Мотив “пчела-ключ-меч” повторяется и на внутренней стороне дверей тоже, но больше украшать нечего, нет ни цифровой информации, ни указателя этажей, ни даже хоть какой-нибудь кнопки. Очевидно, есть только одно место назначения, и лифт туда еще не дошел. Краска на спине и руке начинает подсыхать, ее поблескивающие чешуйки облепили его пальто, усеяли волосы, покусывают за шею, забились под ногти.

Закери чувствует какую-то обостренную бодрость и все-таки смертельно устал. Все тело гудит, от головы до ступней, и невозможно понять, этот гул от лифта, от алкоголя или от чего-то еще. Он встает с места и начинает вышагивать, насколько можно вышагивать в лифте, не более двух шагов в любом направлении.

Может быть, дело в том, что ты наконец вошел в нарисованную дверь и не оказался там, где ожидал? – строит предположение голос в его голове.

Даразве ж я знаю, что я, собственно, ожидал? – спрашивает себя Закери.

Он замирает перед дверьми лифта. Тянется их потрогать, и рука его касается узорного ключа, который начинает вдруг мелко дрожать.

На мгновенье Закери чувствует себя одиннадцатилетним мальчиком в том переулке, дверь под его пальцами ощущается не как металлическая, а как рисованная по кирпичу, но при этом она вибрирует, а джазовая мелодия, еще с бала застрявшая в его голове, все крутится там и крутится, вовлекая во вращение все вокруг, и внезапно оказывается, что лифт движется намного, намного быстрей.