Библейские истории для взрослых

Морроу Джеймс

Страдание на лице Уэсли, как я мог предположить, было обязано своим происхождением не только пробежке. В голове этого члена нашего сообщества роились беспокойные мысли.

— Привет, Билли. Мои приветствия, Джон.

Мученический пот катился по лицу Уэсли.

— Рад, что набрел на вас. Есть дело, которое надо обсудить, весьма неотложное.

«Приветствия», «набрел», весьма неотложное» — вот какие слова употреблял Уэсли Рансом, это было в его стиле. Никак не мог преодолеть в себе актера.

— Неотложное?

Билли налил вина в

пластиковый стаканчик, некогда принадлежавший Кристине. На стаканчике изображен плюшевый мишка. Билли мне нравился. Он был вегетарианцем и программистом, слышавшим пение эльфов среди плат памяти.

— Дело вот в чем, — начал Уэсли. — Состоять членом Общества Кристины стало для меня пустым звуком. Я не верю в него, ни капли. Это… безрассудство.

Билли, человека более возвышенного, эти слова оскорбили сильнее, чем меня, математика.

— Мне больно слышать это от тебя, Уэсли. С твоим-то добрым сердцем…

— В том-то и суть, собратья. Я ухожу.

Думаю, Билл прикладывался к стаканчику с плюшевым мишкой слишком уж часто, потому что он заплакал: нет, это было не полноголосное уханье оркестра, а скорее какое-то собачье завывание.

— Ты не можешь уйти. Подумай, что ты говоришь. Подумай о Кристине.

— Нам нужно устроить официальное собрание, — предложил я, стараясь держаться нейтрально, хотя понимал ужас Билли. — Всем восьмерым. Вместе.

Уэсли слизал пот с верхней губы.

— Сегодня? После обеда?

— Сегодня, — простонал Билли.

— После обеда, — всхлипнул Уэсли.

Нью-Йорк, говорят, то место на нашей планете, где вероятнее всего встретить родственника. Когда я впервые столкнулся с Кендрой Келти, разумеется, я не знал о нашем родстве, да и она о нем не знала.

Мы стояли в морском порту на автобусной станции в очереди за билетами. Я возвращался в Бостон после конференции учителей математики на тему «Эйнштейн, общая теория относительности и пятый класс». Я едва дождался ее завершения. Кендра направлялась в Филадельфию. Она играла в оркестре на флейте. Вокруг нас суетились уличные торговцы, норовили всучить бесполезные наручные часы и сомнительные пепельницы. Бродяги, жавшиеся к кафельным стенам, разговаривали с несуществующими собеседниками.

Меня потянуло к Кендре, как только я увидел ее. Между нами буквально пробежал электрический разряд. Это не было физическое влечение, хотя, конечно, отчасти присутствовало и оно: ее губы были столь эротичны, что их следовало бы прикрывать повязкой. Мы спонтанно и абсолютно одновременно оставили наши очереди. Притворившись голодными, мы направились к автомату. Кендра опустила в него пригоршню монет, нажала на кнопку и получила сандвич с крессом-салатом, который совсем не любила, и столь же ненужную ей чашку кофе. Она одновременно была стройной и кругленькой, качества, которые я раньше считал взаимоисключающими.

Когда подошла моя очередь, механизированный рог изобилия выплюнул мне шоколадный батончик с начинкой, плитку прессованного инжира и шипучий чай со льдом.

—

У вас руки разные, — первое, что сказала мне Кендра Келти.

— Вы очень наблюдательны, — ответил я. — Это рука, с которой я родился. — Я легонько прикоснулся указательным пальцем правой руки к ее плечу. — А эта, — я снял микрокомпьютер, скрывавший шрам, опоясывающий левое запястье, — из банка органов.

— Что случилось?

— Акула.

— На вас напала акула?

— Нет. В действительности заурядный собачий укус и самая заурядная инфекция, затем обычная трансплантация.

Неопровержимый факт повис в воздухе: никто из нас в этот вечер не поедет в родные пенаты.

— Я и сама не вся натуральная, — созналась Кендра. — Посмотрите мне в глаза.

— Я уже посмотрел.

— Посмотрите внимательнее.

Я присмотрелся. Левый глаз Кендры был цвета яшмы. Правый — цвета горохового супа.

— Авария планера, — пояснила она, прикасаясь к левому слезному протоку. — Осколок стекла. Пришлось удалять все: сетчатку, нервы и кусок зрительной зоны мозга. Понадобилось два месяца, чтобы найти подходящую замену.

Мы вышли в ночной город. Сорок вторая улица была шумным, мерзким базаром. Мигающие огни, торговля телом — «заплатишь, когда кончишь». Мы разговаривали, потихоньку сближаясь. Когда из ближайшего секс-шопа донесся пронзительный крик, я ласково обнял Кендру. А искры между нами становились все жарче.

В тот же вечер к нашей компании присоединился Уэсли Рансом. Мы зашли в круглосуточное кафе «Холистический пончик». Официантка была груба с нами. И тут вбежал Уэсли. И сразу к нам, как гвоздь к магниту.

— Я был в Виллидже, — пропыхтел Уэсли. — Сегодня премьера «Лира» в постановке Фоншейвена, — закричал он, показывая свой билет, — и вдруг я покидаю очередь, — его голос поднялся до визга, — и бегу со всех ног из центра! Я ненавижу бег!

— Попробую догадаться, — предложил я. — Какая-то часть твоего тела — не твоя изначальная.

— Правильно.

— Какая?

— Сердце.

Правда, которую я вдруг понял, была пугающей и волнующей, как езда на американских горках во время ярмарки.

— Случайно… не из банка органов Кавано?

— Вот именно, — ответил Уэсли.

— На Двадцать третьей улице?

— Да.

— И у меня тоже, — вставила Кендра.

— И у меня, — сказал я.

Три совершенно разные жизни, несвязанные нити дыхания и протоплазмы, сплетенные однажды. Кем? Кем были эти благодетели, поделившиеся с нами своими глазом, рукой и сердцем? Нам нужна была оперативная база, что-то более укромное, чем «Холистический пончик». Вшивый отель «Макинтош» на Шестьдесят первой улице был единственным местом, совместимым с бюджетом Уэсли: он наотрез отказался становиться должником Кендры или моим на столь раннем этапе наших взаимоотношений, безработные актеры — жуткие гордецы. Свободным оказался номер 256. И мы сняли его. Потрескавшиеся стены напоминали карты речных бассейнов. Мы проговорили до рассвета.