Библиотека мировой литературы для детей, т. 15

Аксаков Сергей Тимофеевич

Другие краски, другие тона в детских рассказах Мамина-Сибиряка, связанных внутренне, проблемно, с его известными романами и повестями о горнозаводском Урале.

Дмитрий Наркисович Мамин родился в 1852 году, в заводском поселке близ Нижнего Тагила. Здесь он прожил почти безвыездно до четырнадцати лет. Огромное нравственное влияние испытал мальчик со стороны отца, служащего при заводе священником. Впоследствии Дмитрий Наркисович так писал о нем: «…Его образ всегда живым стоит пред моими глазами и навсегда останется лучшим примером для всех нас… папа так любил всех бедных, несчастных и обделенных судьбой; папа так хорошо, таким чистым сердцем любил науку и людей науки; папа так понимал человеческую душу даже в ее заблуждениях; наконец, папа так был чист и незлобив душой и совершенно чужд стяжательских интересов и привычек

к ненужной роскоши…» Выделялся Наркис Матвеевич среди священнослужителей и любовью к литературе. «По вечерам в скромном поповском домике происходило чтение вслух, — это был отдых после дневных трудов. Любимой книгой, которую мать сама читала десятилетнему сыну, были „Детские годы Багрова-внука“ С. Аксакова, потом следовали путешествия, сочинения Гоголя, Некрасова, Тургенева, Гончарова и т. д. Для себя большие читали „Современник“ и Добролюбова, и Д. Н. еще детским ухом прислушивался в далеком медвежьем углу к отзвукам и отголоскам великого движения 50-х и начала 60-х годов» («О себе самом»).

В четырнадцать лет Мамина отправили в Екатеринбургское духовное училище, откуда его переводят затем в Пермскую духовную семинарию. Бурса, в которой Дмитрий Наркисович проучился шесть лет, ничем не отличалась от описанной Н. Г. Помяловским: такие же невежественный преподаватели, та же «долбня», та же дикость, те же буйные нравы бурсаков. И все-таки именно в бурсе приходит увлечение литературой: классные сочинения Мамина — лучшие в семинарии; пишет он и в рукописный журнал, тайный от преподавателей.

По окончании семинарии Мамин едет в Петербург и поступает в Медико-хирургическую академию. Живет и учится он в атмосфере, порожденной новым подъемом демократического движения в 70-е годы, «хождением в народ». Мамин хочет приобрести прочные практические знания, чтоб принять потом самое непосредственное участие в просвещении народа: «Моя цель — самая честная: бросить искру света в окружающую тьму». Думается, мы не ошибемся, предположив, что Мамина в студенческие годы вдохновлял образ Базарова.

Родители не могли оказывать Мамину материальную поддержку. Он вынужден был взяться за работу в газетах и мелких журналах. Пишет он рассказы и повести и для «толстых» журналов, но они возвращались автору «за неудобностью». Однако неудачи не мешали начинающему писателю работать над большим романом «Приваловские миллионы»: с небольшими перерывами он писался около 10 лет.

Мамину так и не удалось закончить университет, куда он перевелся из Медико-хирургической академии: не хватило денег, чтобы уплатить за последний год занятий, к тому же он тяжело заболел — врачи подозревали даже туберкулез. А в 1878 году умирает отец, и на плечи Дмитрия Наркисовича ложатся заботы о семье.

Мамин возвращается из Петербурга в родные места: пытается служить в Нижнем Тагиле, переезжает в Екатеринбург, где существует в основном за счет репетиторских уроков. Несмотря на эти неблагоприятные обстоятельства, он продолжает упорно работать над романами и рассказами. И эти четыре нелегких года сыграли исключительно важное значение в становлении Писателя Мамина-Сибиряка: «Все это время Д. Н. провел на Урале, где теперь перед его глазами выступила с особенной рельефностью бойкая и оригинальная жизнь этого края. Впечатления раннего детства, встречи и столкновения во время каникул, знакомства по охоте, путешествия вверх и вниз по реке Чусовой, странствования по приискам и заводам — все это дополнялось новыми наблюдениями, знакомствами и личным опытом» («О себе самом»).

Писательский успех приходит к Мамину только в 1881 году: «Русские ведомости» опубликовали его путевые очерки «От Урала до Москвы». В следующем году его рассказы берут сразу в трех журналах. Под одним из них и появляется псевдоним «Д. Сибиряк». А в 1883 году журнал «Дело», который, как мы помним, редактировал тогда Станюкович, начинает печатать «Приваловские миллионы». В том же году «Отечественные записки», возглавляемые Салтыковым-Щедриным, знакомят своих читателей с очерками Мамина-Сибиряка. В этом же журнале, ведущем органе русской демократии, появляется и второй крупный роман писателя «Горное гнездо» (1884).

К этому же времени определились и эстетические убеждения Мамина-Сибиряка: в литературе выше других писателей ставит он Некрасова, Глеба Успенского, а приступив к изображению Урала во всех его географических и экономических подробностях, яркие, сильные

характеры он ищет и находит в гуще народной жизни. Его же «Уральские рассказы» (1888–1890) во многом продолжают «Записки охотника» Тургенева. Они также написаны от первого лица, «охотником», случайно встречающим во время своих странствований интересных людей. Но еще больше, чем жанровая близость, роднит Мамина-Сибиряка с Тургеневым горячее сочувствие простым людям, разнообразие характеров, открытых им в народной среде, поддержка народной тяги к справедливой жизни и протеста против социального гнета и зла.

Демократическими симпатиями — и не только сочувствием простому народу, но и поэтизацией его жизни — пронизаны и рассказы Мамина-Сибиряка для детей. А в последние годы своей жизни он работал преимущественно для детских журналов, считая эту работу «важнее всего остального» и уделяя ей «особенное внимание, потому что дети — самая строгая публика».

В рассказах «В глуши», «Вертел» демократические, гуманистические симпатии Мамина-Сибиряка воплощены в самой теме рассказов. Мальчику Пимке «казалось, что как только он уедет в курень, так сейчас и сделается большим» («В глуши»). Но отец не торопит время: он-то на собственном опыте знает, как невыносима жизнь углежогов в лесу, куда они выезжают на все зимние месяцы: «Работа была тяжелая у всех, и ее выносили только привычные люди. Дроворубы возвращались в балаган, как пьяные, — до того они выматывали себе руки и спину… А хуже всего было жить в курных, всегда темных балаганах, да и еда была самая плохая: черный хлеб да что-нибудь горячее на придачу, большею частью — каша». И отец оберегает Пимку до поры до времени от уготованной ему участи: «Погоди, твое время еще впереди, Пимка… Успеешь и в курене наработаться, дай срок». Для мальчика из бедной трудовой семьи этот срок очень короток: «Пимке шел одиннадцатый год, когда отец сказал: „Ну, Пимка, собирайся в курень… Пора, брат, и тебе мужиком быть“». Пимка отправляется в дорогу с радостью. И дорога его не обманула: красив зимний лес, загадочны следы зверей на свежем снегу. Рады Пимке углежоги, особенно дедушка Тит. Но сразу же наступают будни, наполненные тяжелым трудом: «Пимка прожил всего несколько дней в курене, и его страшно потянуло домой. Очень уж тяжело было жить в лесу… Пимка даже всплакнул потихоньку ото всех». Да, он не пытается искать у кого-нибудь сочувствия, даже у деда Тита, искренне любящего мальчика. А Тит непоколебимо убежден, что так уж заведено, что простому человеку на этом свете только и уготовано, что тяжелая черная работа. Он не допускает и мысли о какой-то другой «легкой жизни»: «грешно это все… Напьюсь это я твоего чаю, наемся штей да каши, поеду по чугунке али на пароходе, а кто же работать-то будет? Я побегу от черной работы, ты побежишь, за нами ударится Пимка и вся Шалайка, ну, а кто уголья жечь будет?».

Еще горше доля у Прошки («Вертел»). Круглый сирота, мальчик с семи лет сам зарабатывает себе кусок хлеба: в гранильной мастерской он по 10–12 часов в сутки вертит большое колесо с наждачным камнем. Точно прикованный, Прошка работает, «как паук». Каторжная работа, голод убивают в нем ребенка: «Детские глаза Прошки смотрели уже совсем не по-детски; потом он точно не умел улыбаться». Прошка надрывается и смертельно заболевает: «По ночам он видел во сне целые груды граненых драгоценных камней: розовых, зеленых, синих, желтых. Хуже всего было, когда эти камни радужным дождем сыпались на него и начинали давить маленькую больную грудь, а в голове начинало что-то тяжелое кружиться, точно вертелось такое деревянное колесо, у которого Прошка прожил всю свою маленькую жизнь».

Те же мотивы звучат и в других рассказах писателя, даже в тех, где писатель, на первый взгляд, и не касается общественных противоречий. И Емеля («Емеля-охотник»), и Елеска («Зимовье на Студеной»), и Богач («Богач и Еремка») живут на «окраине» людской жизни, а то и вовсе уединенно. Их единственные собеседники — животные и птицы. С ними они делятся своими радостями, печалями и заботами, у них ищут поддержки. Особенно остро жаждут они общения с людьми, от которых отделены и «географически», и социально. И у Елески («Людей он только и видел один раз в году»), и у Богача она, эта жажда, настолько сильна, что Музгарко, Еремка заступают место человека. И все же в основании этих особых отношений к животным, проникнутых взаимной привязанностью и взаимопониманием, лежат причины прежде всего социальные.