Библиотека мировой литературы для детей, т. 29, кн. 3(Повести и рассказы)
Шрифт:
Съезд постановляет: вся власть на местах переходит к Советам Рабочих, Солдатских и Крестьянских депутатов…
Солдаты, рабочие, служащие, в ваших руках судьба революции и судьба демократического мира!
Да здравствует революция!
«Рабочий и солдат» № 10
27 октября 1917 г.
Постановление
Всероссийский съезд Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских депутатов постановляет:
Образовать для управления страной, впредь до созыва Учредительного собрания, временное рабочее и крестьянское Правительство, которое будет именоваться Советом Народных Комиссаров.
Председатель Совета Владимир Ульянов (Ленин).
— Бог ты мой! — восклицала Ксения Васильевна. — Рабочие и крестьяне у власти. Катя, да разве рабочие справятся с властью? А председателем Ленин. О нем месяца три подряд что нам долбили?
— Баба-Кока, кто долбил?
— Ты большевичка, Катя. Где только заразилась, не знаю. Кто долбил? Вот кто! Вот кто глаза на действительность нам открывал.
Она подняла со стола пачку газет.
— Читай. Вслух, громко.
— «Русское слово», 25 октября 1917 года, — громко прочитала Катя. — «Кошмарные дни. Кошмар большевистских выступлений продолжает душить страну. Мы живем в ожидании погромов, грабежей и убийств…»
— Другую читай.
— «Русское слово», 26 октября 1917 года. «На развалинах…»
— Стоп! — перебила Ксения Васильевна. — Точный диагноз: мы на развалинах. К чему мы идем? Какой нас ожидает финал?
Она умолкла и некоторое время сидела с гневным выражением лица, прямая, не двигаясь, держась за подлокотники кресла.
— Немцы завоюют Россию, сядет нами править Вильгельм, тем все и кончится, — разом как-то вся угасая, внезапно заключила она.
Колокольный звон вошел в окно со двора.
На дворе мутный, насквозь вымокший день. Уродливо топорщатся голые, будто узлами перевязанные сучья сирени. Холодные дождевые капли висят на ветвях. А колокол гудит панихидно, тоскливо над сереньким днем.
— Молятся всё, — недобро промолвила Ксения Васильевна.
Приложила два указательных пальца к вискам. Начиналась мигрень. Раньше в таких случаях раздували угли в кофейной трубе, крепкий дух вкусно разливался по келье, черный напиток оживлял Ксении Васильевне голову. Но давно уже не вздувают угли в медном кофейнике, не булькает в носике, закипая, душистый кофе. Катя подала карандашик против мигрени, хранимый Ксенией Васильевной с давних времен. Переждала, пока баба-Кока потрет виски, посидит, прикрыв веки.
— Вы испугались революции, баба-Кока?
— Сроду пугливой не была, — не поднимая век, устало ответила Ксения Васильевна. — За тебя тревожусь. Тебе жить. Странное, мятежное время! Все неясно, тонет в тумане. Подружка твоя Акулина,
ДЕКРЕТ О МИРЕ
Рабочее и крестьянское Правительство, созданное революцией 24–25 октября… предлагает всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире…
Такой мир предлагает Правительство России заключить всем воюющим народам немедленно…
Доставать «Правду» было трудно, почти невозможно. Во всяком случае, старой женщине в черном драповом саке с бархатным воротничком, в фетровой шляпе, под отливающим мокрой лаковой чернотой дождевым зонтиком, с которого струями стекает вода, доставать «Правду», бравшуюся с бою в эти первые дни Октября, Ксении Васильевне было бы совсем невозможно, если бы когда- то не пришлось участвовать на базарной площади в митинге. Она запомнила солдата, который, размахивая «Листком Правды», бросал в народ яростные слова о расстреле буржуазным Временным правительством мирных рабочих. Запомнила солдата и его рабочий листок.
И солдат заприметил пожилую особу буржуйского, не совсем обычного вида. Она кидалась к нему за «Правдой» даже из хлебной очереди. После ее не пускали в очередь.
— Ловчит! Не стояла, втирается. Не было тута ее, ступай, ступай, ишь в шляпу вырядилась…
Она не бранилась в ответ. Только молча вскидывала голову, отчего вид у нее становился еще более буржуйский и гордый.
Однажды солдат заступился:
— Товарищи женский пол, тиха-а! Пролетарским словом подтверждаю: стояла гражданка в очереди, имеет законное право.
С тех пор Ксения Васильевна была обеспечена большевистской газетой. Увидав ее, растрепанную и раскрасневшуюся от толкотни, но не жалкую, не бедненькую, а чем-то достойную, солдат протягивал ей газету через головы.
— Эй, мадама старый режим, бери, просвещайся, выветривай из мозгов плесень.
«Декрет о мире. Если бы Вася дожил! Он ненавидел войну, — думала Катя. — Зачем мы воюем? Тысячи, тысячи убитых, калеки. Вася… Санькин отец… Зачем? Баба-Кока, зачем?»
Баба-Кока хмурилась. Гремела у керосинки кастрюлями.
Впрочем, Катя рядом с ней тоже гремела кастрюлями. Хватит быть белоручкой! Нет у нее чахотки. Доктора напрасно запугивали.
Катя здорова и не желает сидеть взаперти за монастырской стеной, желает жить, как все люди. Стоять в хвостах за хлебом и солью, добывать с бою, как баба-Кока, газеты, читать расклеенные на заборах новые законы, подписанные Лениным, и приказы уездного совдепа — видеть, слышать. И понять, и понять.
— Что касается мира, это они великолепно придумали! — сказала баба-Кока.