Библиотека мировой литературы для детей (Том 30. Книга 2)
Шрифт:
— Сохнет он по ней, говорю. Ну, нравится она ему.
Председатель встал, снял очки и положил их на стол.
С него слетела вся официальность:
— Погоди… Что ты чепуху городишь! А зачем бьет тогда?
— Ну, все так делают. Небось, когда по мне Антошкин сохнул, я вся в синяках ходила и то никому не жаловалась.
— Черт!.. Вот так штука! — пробормотал Женя и, заложив руки за спину, принялся ходить по читальне.
Димка вскочил весь красный. Маленькие серые глазки метались из стороны в сторону.
— Ничего
Нюся Беленькая сидела опустив ресницы, такая же красная, как и Димка.
— Врет она! Ничего я по ней не сохну! — повторил Димка с еще большим остервенением.
Председатель остановился над ним:
— Ну-ка… Вот что: выйдите-ка на минуту.
Димка выбежал из комнаты. За ним, семеня тонкими ножками, вышла Нюся. Женя снова сел за столик.
— Черт!.. Вот задача! — Он повернулся к девочке: — Послушай!.. Как тебя!.. Ты уверена, что он именно… это… сохнет?
— Угу, — сказала девочка. — Весь класс знает.
— Да-а… — Женя подумал немного, теребя кончик носа. — Как же быть? А?.. Если б он из хулиганства ее лупил, можно было бы ему всыпать. А тут — дело другое. Тут…
— А нам-то что? — сказал Грицина. — Сохнет не сохнет — все равно морду бьет.
Зоя проговорила очень серьезно:
— Нет, Грицина. Это, знаешь, формальный подход. Перед нами живой человек все-таки. и может, он даже страдает, товарищи.
Оля наконец вынула изо рта платок, положила его на стол и скомкала двумя руками.
— Меня интересует один вопрос, — заговорила она медленно, не поднимая глаз. — Выходит, что если тебе кто-нибудь не нравится и ты его изводишь, то тебя за это накажут. Если же тебе нравится кто-нибудь, так издевайся над ним сколько хочешь, и тебя же за это пожалеют. Странно очень!
Председатель слегка покраснел:
— Ничего нет странного. Тут нужно учитывать психологию.
— Интересно! Какая же это психология!
— А такая: человеку нравится девочка. Он не решается ей об этом сказать, ну и…
Он запнулся. Зоя помогла ему:
— Понимаешь, он не решается ей сказать, но ему хочется обратить на себя внимание. Понимаешь?
— И колотит?
— Да. Но не из хулиганства, а чтоб обратить внимание.
Оля встала и в упор посмотрела на Женю:
— Дайте мне слово, товарищ председатель.
— Бери, кто его тебе не дает!
— Вот что я скажу. Рожков у нас не единственный. Вот… У нас много на него похожих… И даже в десятых классах есть. И я считаю, что Рожкова и ему подобных нужно судить товарищеским судом, как сказала Зоя… Потому что это безобразие! Никто не виноват, что им самолюбие не позволяет вести себя по-человечески. Будь моя воля, я бы этого Рожкова из школы выгнала… Они воображают, что никто ничего не знает. Нет! Простите Женечка! О Рожкове она говорит, что все знают, и о других тоже все знают. и, пожалуйста,
Снова наступило молчание.
Лицо председателя было в тени, а уши, сквозь которые просвечивало солнце, горели, как два светофора.
— Ничего не понимаю, — забормотал он. — Наговорила, наговорила, а чего наговорила, сама не разберет.
— Разберу великолепно! И ты разберешь, — буркнула Оля и опять вцепилась зубами в платок.
— Какие-то обобщения… которые никому не нужны… Говорила бы конкретно, что делать с Рожковым.
— Я знаю, что делать, — сказала Зоя. — Нужно, товарищи, не администрировать, а создать условия для нормальных дружеских отношений.
— Валяйте. Создавайте, — пожал плечами Грицина.
— Конкретно: нужно Беленькой и Рожкову дать совместную работу.
— Правильно, — сказал председатель.
— Бесполезно, — сказала Оля.
— Почему бесполезно? Общая работа всегда сближает.
— А я знаю, что бесполезно!
Председатель повернулся к ней и почти закричал:
— Вот что, Смирнова! Хочешь говорить, так говори прямо. Понятно?
— Я и так прямо говорю.
— Конкретно: какую работу дадим?
Грицина потянулся и зевнул:
— Дать им написать лозунги к Первому мая.
— Нельзя, — сказала Зоя. — Нужна творческая работа.
Они помолчали и стали думать. Председатель грыз ноготь.
Грицина рассматривал свои большие, измазанные чернилами кулаки. Оля широко открытыми злыми глазами смотрела перед собой, прижав ко рту платок. Так прошло минуты две.
— Ничего я по ней не сохну, — раздалось за дверью.
Послышался звук затрещин — одной, другой, третьей, затем приглушенный писк. Учкомовцы повскакали со своих мест. Один стул полетел на пол.
— Рожков! Опять! — заорал Женя. — А ну-ка, войдите сюда.
За дверью все стихло.
— Войдите сюда, я вам говорю!
Дверь открылась. Вошла Нюся, красная и взъерошенная. Она держалась рукой за затылок.
— А где Рожков?
— Убёг, — тихо ответила Нюся. — То есть он убежал.
— Он опять колотил тебя?
Нюся быстро отняла руку от затылка.
— Я спрашиваю: он опять тебя ударил?
Нюся подумала немного, опустив глаза.
— Не!.. — коротко ответила она.
…В светлой читальне было тихо и пусто. Девочка, трудившаяся над стенгазетой, встала из-за стола, потянулась и, подойдя к подоконнику, села на него. Болтая ногами, мурлыча какую-то песенку, она смотрела вниз, на теплый, тихий переулок. Крыши домов были уже совершенно сухие, но на мостовой между голубоватыми, розоватыми и серыми булыжниками еще чернела сырая земля.
Вот из дверей школы вышли Зоя и Грицина. Они пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны.
Вот выбежала Нюся. Она весело поскакала по тротуару на тонких прямых ногах.