Библиотека мировой литературы для детей, том 49
Шрифт:
— Спасибо! — отчеканил отец. — И вам того же!
Мать подошла к нам.
— А вас сюда за каким чертом принесло? — накинулась она на нас с Пиштой. — Почему ты бросил детей?
— С ними бабушка, — сказал я.
— Какая бабушка? Чья бабушка?!
— Наша. Миллионерша из Пивы!
Мать бросила на отца сердитый взгляд. Он безмятежно уписывал свою фасоль.
— Ну, что ты на это скажешь? — спросила мать.
— Фасоль отличная! — весело ответил он.
— Не строй дурачка. Ты звал ее?
— Ага.
— Ну что ж, приехала так приехала. Ума не приложу,
Вдруг послышались крики: «Идут! Идут!» Мать повернулась и быстро пошла к тому месту, где стояли женщины.
— А теперь смотри в оба! — сказал отец. — Ты присутствуешь при историческом событии.
— Я тоже! — гордо воскликнул Пишта.
— Конечно, — подтвердил отец и похлопал его по плечу. — Ты тоже!
По широкой улице под охраной конных жандармов двигалась толпа штрейкбрехеров. Женщины во главе с моей матерью и тетей Марией, работницей типографии, пошли им навстречу.
— Смотри, смотри! — изумленно воскликнул отец. — Лозанчич опять здесь! Вон тот с кудрями… Значит, мало его лупили, хочет добавки. Видишь, сынок, синяки на его гнусной физиономии? Это все ручная работа твоей матери.
— А почему мы их не бьем? — спросил я.
— Незачем. У женщин это лучше выходит. Они наш передовой отряд. Разумеется, в случае нужды мы им подсобим.
Штрейкбрехеры и жандармы приблизились к преградившим им путь женщинам.
— Никак, к месту приросли? — крикнул господин Граховец. — Дайте людям пройти!
— А кто им мешает? — спокойно сказала тетя Мария. — Пусть себе идут на здоровье…
— Господин Лозанчич, вы первый? — крикнула мать.
Отец, Пишта и я — все мы громко расхохотались. Лозанчич грубо выругался, но с места не тронулся.
— Хватит валять дурака! — рявкнул унтер. — Прочь с дороги!
Он дал коню шпоры и двинулся прямо на женщин. Те стояли неподвижно на своих местах. Лошадь унтера прядала ушами и, бойко вскидывая длинным хвостом, яростно била по мостовой копытами. Вдруг она взвилась на дыбы и вихрем налетела на женщин. Тетя Мария упала, мать отскочила в сторону. Я видел, как она остановилась на минутку, потом повернулась и кинулась к штрейкбрехерам. Белобрысая голова Лозанчича исчезла в общей свалке.
Штрейкбрехеры разлетелись, как испуганные птицы. Но в эту минуту справа, со стороны железнодорожного полотна, показался конный отряд жандармов и полицейских, вооруженных резиновыми дубинками. Они неслись прямо на нас.
— Ого! — воскликнул отец. — Держись, сынок! Сейчас пойдет потеха. Уверен, вы с Пиштой не заскучаете.
Что было дальше, я не помню. На голову мою опустилась дубинка, и я почувствовал, что падаю. Очнулся я в тюрьме. В крошечной камере нас было человек двадцать. Рядом со мной сидели мои дядья — Андра и Тибор.
— Твое счастье, что голова у тебя крепкая, не то был бы уже в царствии небесном! — сказал дядя Тибор. — Болит?
— Ух! — протянул я, ощупывая шишку величиной с орех. — Вот украшение! А где мама с папой? И Пишта?
— Все здесь, — с улыбкой сказал дядя Андра.
— Слушай, — шептал мне дядя Тибор, в то время как дядя Андра стоял
— Когда посадите в печь кекс?
— Хорошо, — продолжал дядя Тибор. — Он ответит: «Посадим, когда народ потребует». Расскажи ему про нас, а потом перенесите станок в дом на улице Обилича — вы там будете жить. Ключи у Милана. Сделаешь?
— Неужто вы сомневаетесь, товарищ Рожа? — обиделся я.
Он весело засмеялся.
— Ни капельки. Кабы сомневался, не стал бы давать тебе такое поручение.
Меня продержали в тюрьме до вечера. Жандармы все время водили забастовщиков на допрос. Когда повели дядю Тибора, он весело подмигнул мне и поспешил за жандармом с таким блаженным видом, будто шел на свободу. Вернулся он сияющий и счастливый.
— Меня допрашивали! — Дядя Тибор щелкнул языком. — Этим горе-следователям никогда не понять, что, хотя у нас и нет дипломов, мы тоже кончали университеты. Только свои. Что знают они о жизни? Какой-то прилизанный капитанишка битый час выспрашивал, как меня зовут, где работаю, откуда родом, состою ли в профсоюзе и в Коммунистической партии. А я знай себе на все вопросы: «Я не Хоргош, я Тибор Рожа из Суботицы». Тогда он позвал переводчика, который задал мне те же вопросы по-мадьярски: «Hogy hivjak? Mivel foglalkozik? Hol szuletet? Tagja-e a Szovetsegnek? Es a kommunista partnak?» Хотите знать, что я ему ответил? А то же самое, что капитану: «Я не Хоргош, я Тибор Рожа из Суботицы!» Боюсь, что оба заработали нервный тик.
Около шести вечера в камеру вошел жандарм и велел мне следовать за ним. Я бросил на дядю Тибора красноречивый взгляд и быстро зашагал по темному узкому коридору. Вдруг жандарм остановился, постучал и, гаркнув: «Входи!», грубо втолкнул меня в дверь.
Прежде всего я увидел огромный письменный стол красного дерева, за которым сидел человек, погруженный в чтение газеты. В нескольких шагах от стола, спиной к двери, стояли мои родители. В первую минуту я страшно обрадовался, но радость моя тут же сменилась страхом, что полиция уже нашла печатный станок. Между тем одного взгляда отца и беззаботной улыбки матери было достаточно, чтоб весь мой страх как рукой сняло.
— Значит, все семейство в сборе! — сказал человек за столом и, опустив газету, пронзил меня долгим испытующим взглядом, на который я ответил полным равнодушием.
Наконец он встал, улыбнулся и подошел ко мне.
— Кажется, ты меня забыл. — И повернулся к отцу: — А вы, сударь?
Отец пожал плечами и вдруг изумленно воскликнул:
— Так это были вы?..
— Значит, вспомнили?
— Да. Вы тот самый жандармский лейтенант, который тонул на Паличе!
— Теперь я капитан! — гордо объявил жандарм и снова воззрился на отца: — Вы, господин Малович, спасли мне жизнь.