Библия-Миллениум. Книга 1
Шрифт:
Лицо Юдифь не выразило ничего. Она сидела на своей скамье подсудимых, откинувшись назад, словно в глубь театральной ложи, нехотя наблюдая за действом малоинтересного спектакля. Актеры все до одного переигрывали и были ужасно неестественны.
Длинный ряд свидетельств в пользу покойного тянулся и тянулся. Все как один заявляли, что Юдифь сумасшедшая, хоть это и не доказано, так как ей было абсолютно не на что жаловаться, она должна, просто должна была быть счастлива! Только ненормальная могла убить мужа, о котором мечтает каждая женщина: непьющего, некурящего, мягкого, доброго, заботливого, отзывчивого человека. Не нравился — развелась бы, дала кому-нибудь другому пожить по-человечески, в любви и согласии.
В конце концов, отчаявшись услышать хоть что-нибудь новое, судья объявил, что на следующий день заседание будет продолжено, подсудимая получит последнее слово, после которого будет оглашен приговор.
На следующее утро в зале собралось столько народу, сколько не собирал до этого еще ни один процесс.
Юдифь получила наконец слово. Поднялась со своего места под выкрики: «Убийца!», «Стерва!» Судья нервно стучал молотком, но тишина воцарилась только после угрозы выдворить всех из зала.
Когда стало так тихо, что было слышно,
— Вас всех интересует, почему я убила собственного мужа, — Юдифь усмехнулась. — По неясным для меня причинам вы все восприняли произошедшее как какое-то событие. Как будто это все лично вас касается. Ну что ж, если уж так хотите узнать «почему», то придется услышать очень длинную историю.
— Когда я была маленькой девочкой, мне все время говорили, как нужно себя вести. Моя мать была так озабочена тем, чтобы я была готова к будущей одинокой жизни, что решила устроить мне ее с самого детства. Мама стала высоко моральной женщиной только после пятидесяти. Ребенком я постоянно видела только ее спину, когда она красилась перед своим ужасным зеркалом. Как она накладывает яркие тени, взбивает волосы и куда-то уходит. Моя мать, господа, была обыкновенной шлюхой. Все это, понятно, тщательно скрывалось, она даже себе это объясняла какими-то «поисками настоящей любви». На самом деле она шла со всеми, кто предлагал, — вот и вся любовь. Мне же запрещалось абсолютно все: косметика, наряды, улыбка — все. И эта ложь, постоянная ложь вокруг — как будто пытаешься отмыться от масла, трешься-трешься, а все равно весь жирный. И про отца все вранье. Она думала, я ничего не понимаю, она и сейчас так думает. Я запомнила эти странные телефонные разговоры, эти письма, как меня водили в лабораторию… Мой отец категорически отказывался от ее притязаний, они переспали пару раз, а он был женат. Я все выяснила, мама, еще двадцать лет назад. Видела его. Он со мной даже говорить не хотел, думал, мне от него что-то нужно, как и тебе. Я все знаю про то, как ты подавала в суд на алименты. Я все знаю.
— Она лжет. Она ненормальная!!! — завизжала мать Юдифь, разом утратив весь свой английский налет. У пожилой дамы началась истерика, и ее пришлось вывести. Юдифь продолжала:
— Когда у меня начались месячные, мать стала ворчать, что ей тяжело меня кормить, что я уже взрослая и должна как-то о себе заботиться сама. Это она имела в виду, что я должна найти мужчину, который будет меня содержать. На счастье, я оказалась такой страшной, что желающих особенно не нашлось. — Юдифь горько усмехнулась. — Иногда даже хорошо быть уродиной. В молодости я выглядела действительно ужасно. Была вечно одета в какие-то мамины обноски, в жуткие бесформенные свитера, искусственную шубу. В общем, ужас. Прибавьте к этому еще огромные квадратные очки, сальные волосы с перхотью и прыщи. Когда я познакомилась со своим мужем, это показалось мне шансом вырваться, уйти из дома. Я никогда его не любила, но перспектива жить отдельно от матери, пусть и в коммунальной квартире с бедным студентом, казалась мне сказочной. И я принялась его, как это говорят, «окучивать». Помогло то, что я считалась самой скромной и правильной на всем потоке. Я роняла перед ним учебники, почти приставала, объяснилась в любви, а ему просто в голову не могло прийти, что я его домогаюсь! В конце концов он, тронутый таким искренним чувством, на мне женился. Нужно сказать, что «лучшим зятем» он стал не так уж давно. Когда я выходила замуж, мать плюнула мне в лицо, сказав, что я — неблагодарная тварь, выхожу замуж не пойми за кого — мужика, который не сможет содержать даже меня, а я, следовательно, не смогу ей помогать в старости. Что она всю жизнь, выбирая себе мужчин, думала исключительно обо мне, то есть о том, что с них можно взять, а я о ней не подумала. И она люто ненавидела Олоферна до тех пор, пока он не начал зарабатывать приличные деньги. Действительно, мой муж был добрым и отзывчивым для окружающих, но если бы вы знали, как я ненавидела это его поведение. Все вечно лезли к нему: сделай то, сделай это. И он ходил и делал, вместо того чтобы послать всех куда подальше и заниматься своей семьей, то есть мной.
Юдифь вдруг замолчала, по ее спокойному, усталому лицу пробежала тень негодования.
— Как я ненавидела все это — сначала эта стирка, уборка, постоянная вонь от маминых духов и сигарет. Эта бесконечная глупая музыка, болтовня по телефону. Это дежурное: «Юдифь, ты сделала уроки?» — так, мимоходом, не ожидая ответа… потом марш Мендельсона — и я в другой жизни. Соседи по коммуналке, грязная кухня с тараканами, холодильник с навесным замком… Туалет с крысами, холодная ванная с ржавой горячей водой. Эти стуки в дверь, это подслушивание и подглядывание. Любовь под одеялом, тихо, чтобы никто не услышал… Потом боль… И пеленки, прострелы в пояснице, мастит, каши — и так почти шесть лет, сначала с одним ребенком, потом с другим. «Сегодня суббота» — сигнал к тому, чтобы ложиться с мужем. Только суббота, по другим дням он или с работы, или ему завтра на работу. В субботу же он отсыпался с пятницы, и в воскресенье никуда не надо вставать. Эти слова «сегодня суббота»! Как только я их слышала, мне непреодолимо хотелось спать. Поначалу я мечтала, что однажды — скажем, в среду — он придет, запрет дверь, бросит меня на кровать и будет любить жарко, страстно, а потом перестала мечтать, перестала вообще что-либо чувствовать. И эти приторные бесконечные похвалы, какой у меня золотой муж, что за таким, как за каменной стеной… Боже! Я бы с удовольствием услышала жалобы, что он кому-то нахамил, послал кого-то, этих чертовых дур!
Юдифь раскраснелась, провела рукой по лбу. В зале воцарилась гробовая тишина, как перед грозой.
— Впрочем, это все неважно. Как-то я начала подумывать о том, чтобы завести любовника. «Любовник» — это слово, обозначающее все-все. В это понятие у меня входил сильный, наглый мужчина. Хам, который не уступает никому места, который орет на надоедливых баб, который расталкивает всех локтями, который даст в глаз моей матери, если та вдруг вздумает ему что-то высказать насчет меня. «Любовник» — это тихое местечко, небольшая квартирка со скрипучей
Юдифь улыбнулась. Тишина в зале наэлектризовалась еще больше. Она продолжила:
— Один забавный случай. Как-то раз этот будущий «труп мужского пола» заявил, что в нашей жизни нужно срочно что-то кардинально изменить, мол, он чувствует, как я отдаляюсь. Я была так поражена, что даже захотела отдаться ему прямо на кухонном столе. Он наморщил лоб якобы от внутренних терзаний, постоял в позе Геракла и решительно заявил: «Думаю, новые обои не помешают, а то эти как-то приелись». Мой муж был действительно святым, в полном смысле слова. Никаких «дурных мыслей». Все наши дети были зачаты строго по субботам. Я единственная в консультации точно знала, какого числа произошло зачатие. Больше никто с уверенностью этого сказать не мог. Вот такая я была счастливая жена. Мне ужасно хотелось его разозлить, чтобы он накричал на меня, ударил, в общем, хоть как-то обратил внимание на то, что я человек, а не явление природы, с которым ничего нельзя поделать, а остается только приспосабливаться. Я стала ему хамить, пыталась завести ссору, но он как будто не слышал меня, будто я привидение. Целовал меня в лоб и закрывался газетой. Я рвала эти газеты: «Поговори со мной! Говори со мной!» — мне казалось, я кричу из параллельного мира. Как когда-то матери. Поговорите со мной! Выслушайте меня!
Юдифь крикнула, так что голос ее отдался эхом в пустом длинном коридоре, дверь в который была открыта из-за неимоверной духоты.
— И вся эта рутинная работа, бесконечное «одно и то же», это «сегодня суббота», воскресная стирка, готовка и уборка, детские склоки — все это и есть для меня «муж». — Юдифь говорила все быстрее.
— Я составила хронику запахов своей жизни: детство — это запах кипяченого молока, духов «Красная Москва», пудры «Театральная», лака «Вечерний», дыма болгарских сигарет; юность — это еще более вонючие польские духи, еще более вонючие сигареты, запах плесени в ванной, утреннего перегара маминых любовников, это тошнотворный запах масла, в котором жарят пирожки, это запах пива в аудиториях, старой бумаги, чернил для шариковой ручки; молодость — это запах детской мочи и кала, каши, кипяченого молока, хозяйственного мыла, свежевыстиранного белья, собственной кухни, никогда не проветривающейся от пара и запаха еды, это вонь из помойного ведра, которое муж поставил у входной двери, чтобы не забыть вынести утром; зрелость — это затхлая контора, пропахшая газетами, черствыми пряниками, потом сотрудников; а затем — дети ушли, мы с мужем остались вдвоем, учреждение, в котором я работала, закрылось. И ничего. Никаких запахов. Вы знаете, мой муж ничем не пах. Он так заботился о гигиене, так старательно мылся антибактериальным мылом, так внимательно себя обнюхивал, что в конце концов добился отсутствия запаха. Полного отсутствия. Даже его половые органы не выделяли никакого секрета. Он был стерилен, мой муж. Простыни, на которых он спал, оставались белоснежными, я меняла и стирала их только потому, что так нужно! Нет запаха, понимаете?.. Я сходила с ума оттого, что рядом со мной в постели лежит замечательный человек, сияющий чистотой и белизной. Лежит и спит младенческим сном, живет, думая свои правильные мысли о работе, о семье, о друзьях, о стране. Это все какие-то модули его сознания, с которым он играет очень серьезно, по всем правилам, не обращая внимания ни на кого вокруг. Однажды я спросила его: «А ты не боишься вот так спокойно спать со мной?» Он не понял, улыбнулся и поцеловал меня в лоб, молча, даже не глядя. Отвернулся и заснул. Спокойной ночи. Это моя жизнь, ничего особенного, все, как у всех — семья, работа. Такие же проблемы. Дело во мне, все остальные ведь живут и даже поводы для радости находят. Вот, например, мы купили квартиру — было новоселье, купили машину — обмывали ключи, родился ребенок — обмывали ножки, купили мебель — был праздничный ужин при свечах всей семьей, с детьми и родителями. Ну и, конечно, Новый год, 8 Марта. Все, как у всех, и даже, может быть, лучше. Я думала об этом в ту самую ночь. Думала. А потом поняла, что если сейчас что-нибудь не сделаю, то вся моя жизнь будет заключаться в одной-единственной фразе: мы поженились, я родила ребенка, мы купили квартиру, я работала в конторе, я готовила ему еду, мы купили машину, мы состарились, у нас все есть. Как-то я читала книгу, фантастическую, в которой описывался мир, в котором из-за дикой перенаселенности семьи живут в квартирах посменно. Утром и днем одна семья приходит с работы и живет — ест, спит, вечером они уходят на работу, а в квартиру на вечер и ночь приходит жить другая семья. Так они и существуют все время, даже не сталкиваясь друг с другом, пользуются одними и теми же вещами, одним постельным бельем… Это прямо про нас с Олоферном. Понимаете? Это про нас!
Юдифь умолкла. С шумом вдохнула и долго выдыхала.
— Я встала, пошла в коридор, нашла в кладовке топор, вошла в спальню, размахнулась, собрав всю свою силу, всю свою ненависть, всю нерастраченную страсть, — и ударила. Олоферн даже не проснулся, его голова откатилась в сторону, а лицо сохранило все такое же блаженное выражение, как минуту назад, во время сна. Никаких эмоций. И знаете, его кровь брызнула аккуратно, не изгадив обои, и ничем не пахла. Простыни, конечно, испачкались…
Вот, в сущности, и все. Почему я убила его? Не знаю. У меня нет такого чувства, что кого-то убила. «Труп мужского пола»… — Юдифь снова усмехнулась.