Библия улиток
Шрифт:
– А если пойдем пешком?
– Не знаю… – я был в смятении.
Пить уже хотелось нестерпимо, а дождя не предвиделось. Маленькая кастрюлька с питьевой водой, которую здесь хранили как зеницу ока, уже почти опустела. Кашляющий полицай-людоед отобрал ее и унес куда-то, бормоча, что его обязанность – охранять жителей города.
– Пойдем пешком, – наконец решился я. – Хоть какой-то шанс найти источник.
Сантана кивнул, сворачивая плед в плотный комок и устраивая его на дне рюкзака.
Я затянул шнурки на ботинках так, чтобы
Доктор Миллер догнал нас за мостиком, под которым пенилась канализационная вода.
– Возьми, – сказал он и протянул Сантане кожаную плоскую сумочку. – Это мои инструменты. Тебе пригодятся.
И он заковылял назад, шатаясь и держась за перила мостика серой слабенькой рукой.
Эти пустыни – совсем и не пустыни. Настоящая пустыня населена уймой разных тварей: змеями, пауками и скорпионами. В настоящей пустыне есть насекомые, растения и чьи-то норки. Может, они попадаются не так часто, как хотелось бы, но они есть. В пустынях меридиан нет ни черта. Они похожи на каменный стол, с которого забыли смахнуть крошки.
Если присмотреться, то «крошки» – это почти микроскопические осколки камней. Солнце греет аккуратно, но все равно раскаляет пустыню до температуры предбанника ада. Мне проще – половина моих органов надежно защищена от перепадов температур, а вот Сантана уже через несколько часов выглядел так, будто подыскивал место для самоубийства.
– Когда ты ушел из Края? – спросил я, чтобы отвлечь его от этого занятия.
– Что?
– Я не видел тебя в Крае. Ты ушел до меня… или появился после?
– А, – коротко сказал Сантана. – Я не был в Крае. Я до последнего работал с капитаном. Сам знаешь, некоторые вещи мы понимаем намного лучше него. Его расстраивало, что то, что рождается по стандартам ДНК, – очень несовершенное и плохо приспособлено к выживанию. Он занимался улучшениями, но многие из улучшений не уживались с человеческим сознанием.
– Шутишь.
– Нисколько. Я десять лет жизни отдам, чтобы не встречаться с теми штуковинами, которые у него с ума посходили. Надеюсь, они передохли. Строго говоря, – добавил Сантана, – мы все тот самый генетический мусор и уроды. Как ни странно прозвучит, но нормальные на этой планете – синдромеры и сумасшедшее старичье. Они появлялись на свет естественным путем… Каждый из них – продукт тысячелетнего генетического отбора, а мы – слив из того, что капитан намешал в своих колбах…
Он остановился и вытер пот со впалой щеки.
– Жарко…
– А я еще вполне ничего…
Сантана развернул плоскую медицинскую сумочку, нерешительно покатал в ладони несколько красных шариков-таблеток.
– Подбодрит, конечно… – пробормотал он.
Я остановился. Под ботинками скрипнуло битое стекло.
– Что там полезного? Давай сюда.
И Сантана
Солнце вылезло в зенит, повисело там алым, грозным, а потом потащилось вниз, запутавшись в каком-то нестерпимо-красном киселе. От земли жарило так, что ноги болели до колен. Мои кожаные штаны перестали сгибаться, и я шагал как жираф. Лямка рюкзака упиралась в плечо сначала ощутимо, потом тяжело, а потом вцепилась в кость будто бесовский раскаленный кнут.
Дышал я носом, но язык лежал во рту, словно запеченная мышь.
Нет воды, нет. Во всем мире нет воды, ее не существует, и потому я не могу хотеть пить. Я никогда не видел белопенных юбок водопадов, красной мозаики на дне прозрачного ручья, никогда не видел мятого ведра Денни… и самого Денни я никогда не видел.
Пустыня тихонько поплыла и перевернулась. Она и не пустыня вовсе, а стылый космос за выпуклыми линзами экранов, белый звездный свет, и солнечное яркое пятно.
Капитан Белка с гигантским шприцем наперевес подбирается ко мне и шепчет: «Ну-с, Марк, один укол, и ты никогда больше не захочешь пить. Хорошее улучшение, правда?»
«Я хочу пить», – пробормотал я в ответ…
«Нет-нет. Это так НЕСОВЕРШЕННО.»
«Я хочу пить! Понял? Хочу!!!»
Капитан взмахнул шприцем и всадил иглу мне в шею.
В шею. Прямо в коммуникационный паз. В биокоробе глухо щелкнуло: отключена первая степень защиты.
– Стой! – заорал я и выгнулся.
Космос взорвался. Солнце светило мне прямо в глаза, лиловое, в грязной оторочке вечернего света. Руки, которыми я упирался в землю, вспыхнули.
– Если будешь дергаться – сделаешь мне больно… – предупредил меня Сантана. Он скинул повязку и снова смотрел светлым слоистым глазом, словно диковинная птица-падальщик, ослепшая от голода.
Короткий изогнутый крюк, вцепившийся в паз на моей шее, провернулся с еле слышным щелчком. В горле глухо булькнуло, кровь выплеснулась на белую руку Сантаны и немного – на краешек черного свитера.
– Не шевелись, – сказал Сантана. – Мне больно.
И я застыл. По глотке волочилось что-то рыхлое и жирное, оно то опускалось ниже, то клубилось прямо в горле, и тогда толчками выплескивалась свежая кровь.
В солнечных искрах, красные, словно лакированные, вдруг вытянулись длинные фигуры и обступили нас.
Сантана ахнул и выпустил меня, но я никуда драпать не собирался, а, наоборот, вцепился в него и забормотал, отплевываясь от соленых сгустков:
– Что это за хрень? Где их кожа? Кожа где?
Фигуры согнулись разом, и я увидел внимательные глаза-шарики.
– С-суки, – выдохнул Сантана и схватился за мои плечи. – Не шевелись, а… Не шевелись…
Начался чудовищный хоровод. Покачиваясь и скрипя желтыми и синеватыми связками, выворачивая руки и голени, фигуры затопали вокруг нас, иногда, когда кто-то из них разворачивался и раскрывал рот, я видел живой розовый скользкий язык.