Библия ядоносного дерева
Шрифт:
Папа молча сорвал бобовый цветок и воздел его к небу, всматриваясь в него в африканском свете, как врач в рентгеновский снимок, стараясь разгадать секрет: почему все пошло не так.
Его первая августовская проповедь тянулась долго, торжественно и была посвящена крещению. Позднее, когда мама попросила маму Татабу поставить разогревать суп на плиту, та сразу, между словами «суп» и «плита», повернулась и вышла из дома. Подойдя к папе, она принялась бранить его, грозя пальцем через грядку бесплодных помидоров. Что бы он там ни сделал неправильно с ее точки
Конечно, нас до полусмерти напугало то, что кто-то посмел подобным образом терзать папин слух. Но еще больше нас шокировало то, что папа стоял перед ней с красным лицом, пытаясь вставить слово в ее тираду. Четыре девочки с отвисшими челюстями, прилипшие к окну, вероятно, напоминали сестер Леннон из «Шоу Лоренса Велка». Мама шуганула нас от окна, приказав достать учебники и засесть за них. Это не было обычным временем для занятий, и даже день был в школе неприсутственный, но в тот момент мы сделали так, как она велела. А вскоре увидели, как она через всю комнату запустила коробку с сухим картофельным пюре.
После бесконечно тянувшегося затишья в этой Троянской войне мама Татаба влетела в дом и швырнула на стул свой фартук. Мы закрыли учебники.
– Больше я здесь не останусь, – объявила она. – Вы посылать за мной девочка в Бангу, когда вам нужна помощь. Я прихожу показывать вам, как готовить угря. Они там, в реке, вчера поймать большого угря. Рыба детям полезно.
Это был ее последний совет ради нашего спасения. Я проводила маму Татабу до двери, посмотрела, как она топает по дороге – бледные подошвы ступней словно подмигивали мне, – и отправилась искать папу. Он сидел, прислонившись спиной к дереву, поодаль от нашего огорода, и пальцами с двух сторон держал за крылышки нечто похожее на осу, еще живую. Она была шириной с мою ладонь, и на каждом прозрачном крыле у нее виднелась желтая восьмерка, выделявшаяся очень четко, словно ее нарисовал какой-то прилежный ученик или сам Господь Бог. Папа выглядел так, будто только что ему открылась Главная улица рая.
– Тут нет опылителей, – сказал он.
– Что? – удивилась я.
– Нет насекомых, которые опыляют растения.
– Но здесь целое море жуков! – Излишнее было замечание, полагаю, потому что мы оба видели это особое насекомое, бившееся у него в руках.
– Африканские жуки, Лия. Создания, предназначенные Богом для африканских растений. Посмотри на это существо. Откуда ему знать, что делать с бобами «Кентуккское чудо»?
Я не понимала, прав он или нет. Слабо разбиралась в опылении. Помнила только, что его часть выполняют трудолюбивые пчелы.
– Наверное, нам надо было привезти с собой в карманах и несколько пчел? – произнесла я.
Папа посмотрел на меня с каким-то новым выражением, странным и неуверенным. Как будто маленький озадаченный незнакомец глядел в прорези маски с папиными чертами. Он глядел на меня так, словно я была его только что родившимся младенцем, которого он уже очень любил, но боялся, что мир никогда не будет для него таким, на какой надеялся каждый из нас.
– Лия, пчел нельзя привезти. Для этого нужно было бы перенести сюда целый мир, а тут для него нет места.
Я судорожно сглотнула.
– Знаю.
Мы
Метусела из своей клетки на крыльце крикнул нам: «Мботе!», и я подумала: это «здравствуйте» или «прощайте»?
– Почему мама Татаба тут так бушевала? – осмелилась я спросить. – Мы видели, как она орала.
– Из-за маленькой девочки.
– У нее есть дочь?
– Нет. Одна девочка из этой деревни погибла в прошлом году.
– Как это случилось?
Теперь отец смотрел не на меня, а куда-то вдаль.
– Крокодил убил и съел ее. С тех пор они не позволяют свои детям даже ногой ступать в реку. Даже ради того, чтобы омыться кровью Агнца.
Меня саму крестили, как и всех, на чьем крещении мне пока довелось присутствовать, в чем-то вроде большой ванны или маленького бассейна в баптистской церкви. Худшее, что могло там с тобой случиться – поскользнуться на ступеньках. Я надеялась, что на небе найдется место для этой маленькой девочки, в каком бы виде она туда ни попала.
– Не понимаю, – сказал папа, – почему потребовалось полгода, чтобы мне наконец сообщили об этом простом факте?
Прежний огонь возвращался в эту странную задумчивую оболочку моего отца. Я обрадовалась.
– Ко-ко-ко! – выкрикнул Метусела.
– Входи! – раздраженно ответил ему папа, которого попугай достал уже до печенок.
– Просыпайтесь, брат Фаулз!
– Отвали к свиньям! – заорал папа.
У меня перехватило дыхание.
Он вскочил, зашагал к крыльцу и распахнул дверцу клетки Метуселы. Тот опустил голову и бочком подошел к открытому проему. Его выпученные глаза бегали вверх-вниз, словно он пытался оценить угрозу, исходившую от этого огромного белого человека.
– Ты свободен, – сообщил папа. Но птица не выходила. Тогда отец протянул руку и взял его.
В папиных руках Метусела выглядел не более чем игрушкой из перьев. Когда папа подкинул его вверх, он в первый момент не взлетел, а лишь завис в воздухе, как бадминтонный волан с красным оперением. Я подумала, что папа чересчур сильно стиснул несчастное существо и оно сейчас рухнет на землю.
Но нет. Метусела расправил крылья и взвился, как воплощение самой свободы, над нашим «Кентуккским чудом», над самыми высокими кронами джунглей, которые, несомненно, заберут обратно все свое, как только мы уедем.
Книга вторая. Откровение
И стал я на песке морском, и увидел выходящего из моря зверя…
Кто имеет ухо, да слышит.
Орлеанна Прайс
Остров Сандерлинг, Джорджия
Раз в несколько лет, даже теперь, я чувствую запах Африки. И тогда мне хочется голосить, петь, громко хлопать в ладоши или лечь на землю под деревом, чтобы черви взяли из меня все то, чем еще можно поживиться.