Бич Божий: Партизанские рассказы

Садулаев Герман Умаралиевич

Зайка решил, что сядет на диету в отпуске. Лекарство… ладно, времени мало, можно купить в другой раз.

У дверей конторы курили сослуживцы, пришедшие раньше. Он поздоровался, с мужчинами за руку.

Это было неприятно. Дикий обычай. Никто уже не носит булыжников в закрытых ладонях, зачем проверять?

Зайка взялся за ручку двери левой рукой и потянул ее на себя.

Сначала вспыхнула адская боль в груди, потом в глазах потемнело. Он стал оседать на порог. Рука разжалась. Тело сползло по двери и рухнуло.

Зайка увидел над собой обеспокоенные лица, кто-то пытался поднять зайку на ноги, другой, расталкивая толпу, рвался к нему, чтобы расстегнуть на зайке рубашку, все что-то кричали.

Боль тупела и сливалась с самим чувством существования, а от низа живота поднимался страх. Странно, раньше он никогда не думал, что в животе обитают мысли, разве им не положено жить в голове? Мысли были страх и отчаяние, что ничего, ничего не доделано до конца, все на полпути, даже недодумано, не решено! Только шум, шум, все кричат, толпятся, вот включен телевизор, вот радио, реклама, выпуски новостей, орут, вызовите скорую, это уже

было, в каком-то фильме, всю жизнь, шум снаружи, шум изнутри, не прекращавшийся ни на минуту, не позволявший сосредоточиться, и ничего не доделано, недодумано, ему нужно было только несколько часов, несколько часов тишины, чтобы сделать все правильно, а теперь он плывет, за границы шума, туда, где властвует тишина, но все уже не так и слишком поздно.

И тогда что-то черное, вязкое, включило его в себя, увлекло за собой. Он пытался сопротивляться, но очень скоро сами мысли о сопротивлении увязли, замедлились и вовсе замерли в оцепенении, застыли на атональной ноте; поток восприятия сузился до тонкой ниточки, которая тут же стала неограниченной берегами полосой, всем и ничем одновременно. Вербальное мышление застопорилось на единственном слове, почему-то латинском или английском: final, но в мгновение дрогнуло, рассыпалось и перестало существовать.