Бич Божий
Шрифт:
Три дня после играла музыка. Она все время играла где-то рядом. И пахло свежими розами. Больше не хотелось курить. Есть и пить не хотелось тоже, но Ангелина ела и пила, чтобы не волновать родителей. С ней что-то происходило. Тело как будто бы утончалось, как если бы становилось своим собственным сном.
На четвертый день Ангелина увидела фигуру гимнаста. На кресте. На маленьком серебряном крестике, который висел у нее рядом с зеркалом. Ангелина улыбнулась.
Вечером Ангелина вошла в общежитие мальчиков и с первым же, встреченным в коридоре, уединилась.
Мальчик
Ангелина же, выйдя на улицу, больше не видела ни богов, ни духов, ни священных зверей, но захотела курить.
Ангелина осталась в лекционном зале после окончания последнего занятия. Она смотрела в окно. Эдуард Валентинович шел через двор к ограде, в мороси, и, казалось, вокруг него вода почтительно образует кокон. Потом он исчез из виду. И тогда закончился дождь.
Survivor
Виктор Калкин понимал, что все это должно закончиться. Скоро. Проезжая на автомобиле по улицам города, особенно ночью, когда все вокруг выглядит празднично — светящиеся рекламы, витрины магазинов, гирлянды на домах и деревьях, — Калкин испытывал странное ощущение. Зыбкости, марева. Как в знойный полдень, когда воздух струится и колеблет образы. Однажды с ним уже было такое.
Много лет назад. Проходя мимо деревянного дома в пригороде, он рассеянно посмотрел. И дом вдруг дрогнул, закачался, потерял четкость, расплылся по горизонталям. Калкин сморгнул, и наваждение исчезло.
Утром на месте строения, в грудах обгорелых бревен и золы, залитых пеной, суетились запоздалые пожарные. Калкин тогда сказал себе, что у обреченных вещей прежде их физической гибели разрушается образ, матрица, по которой налеплены молекулы вещества. Иногда можно случайно подсмотреть, как колышется образ: так проявляются предвестники скорого распада. И еще так можно понять о близкой смерти человека. Или самого себя. Если начинаешь замечать дыры в своей собственной тени или встаешь перед зеркалом, а отражение появляется не сразу. И подрагивает, как если бы амальгама была водой, потревоженной слабым ветром.
Этот город уже не отбрасывал вовсе никакой тени и не отражался ни в одном из зеркал. Все зашло слишком далеко. Непоправимо.
И, чем быстрее вырастали комплексы новых торговых центров, перестраивались целые кварталы, чем активнее и суетливее были все эти люди, зарабатывавшие и тратившие с каждым днем все больше и больше денег, чем увереннее звучали по радио, телевидению и с первых полос газет провозглашения новых успехов и достижений, заклинания о стабильности, тем сильнее Калкин утверждался в своем предчувствии. Иногда он шептал: «Господи, даже я не думал, что все будет так плохо и так быстро».
Калкин не был уверен, что в точности должно произойти. Он допускал множество сценариев. Самыми вероятными были финансовый крах существующей экономики и цепная реакция развала и хаоса, которую этот крах породит. По сути, у экономики, насквозь виртуализированной, фальшивой, дутой, не могло быть никакого иного будущего, кроме скорого краха. Но вполне вероятна была и техногенная
Что будет запалом, первым сломанным зубчиком шестеренки вращающейся жизни обреченного города, было не столь важно. В любом случае все компоненты катастрофы будут накладываться друг на друга, пока не настанет полный коллапс.
Если катастрофа начнется с массовых волнений, то к ней скоро присоединятся и техногенные факторы, — системы жизнеобеспечения будут разрушены. Если, наоборот, катастрофа начнется с выхода из строя систем жизнеобеспечения города, то все равно — это спровоцирует массовые волнения, погромы и резню. Начавшись с чего угодно, катастрофа будет развиваться, пока не станет тотальной, абсолютной и не достигнет своего апогея в совершенной деструкции.
И главный фактор катастрофы, зародыш гибели города, гарантия его полного уничтожения — это люди, населяющие город. Калкин видел это, читал по лицам. Если во всем городе отключат электричество, перестанут работать освещение и охранная сигнализация, эти люди отправятся громить супермаркеты. Если правительство объявит о денежной реформе и деноминации на два порядка, обесценив все доходы и вклады, эти люди отправятся громить супермаркеты. И если революционеры низложат продажную власть, эти люди не соберутся силами, чтобы переустроить прогнившее государство, — нет, они отправятся громить супермаркеты.
Они в любом случае будут громить супермаркеты, взламывать кассы, выносить продукты и растаскивать по домам цветные телевизоры, а по пути они будут поджигать автомобили и убивать друг друга.
Это будет происходить в течение месяца или дольше. Потом в город войдут войска, свои или чужие, ремонтные службы и спасатели. Энергоснабжение и коммуникации постепенно заработают, витрины вставят, мародеров расстреляют, порядок восстановят.
Калкин понимал, что его задачей будет выжить, продержаться этот месяц. И готовился.
В первую очередь, нужно было оружие. Виктор не собирался убивать и грабить, но оружие было необходимо для самозащиты. От тех, кто, несомненно, будет грабить и убивать. Страшнее всего будут банды подростков — мужчины среднего возраста, как правило, ведут обособленную жизнь, одни или в своих семьях. Им будет трудно объединиться. Подростки уже сейчас живут сворами, они лучше всех подготовлены к хаосу — хаос только развяжет им руки и высвободит агрессию. Группы подростков обоих полов, вооруженные всем, что они смогут достать, будут охотиться на взрослых, убивать их ради вещей или просто так, а также устраивать кровопролитные стычки друг с другом.