Билет на ладью Харона
Шрифт:
Мысль о том, что можно поставить вокруг поляны еще несколько растяжек и, забравшись, скажем, на деревья, дождаться утра, ни одному из них странным образом не пришла в голову.
Да ведь если бы всем и всегда вовремя приходили в голову оптимальные и гомеостатически [53] безупречные решения, и Древний Египет существовал бы по сей день, и Карфаген, и Рим, соответственно.
Вот и пошли – Колосов впереди, подсвечивая фонарем по сторонам и под ноги, Бубнов на десять шагов
53
Гомеостатический – направленный на устранение или максимальное ограничение вредных воздействий окружающей среды (греч.).
– Стой, командир, – поднял руку Колосов. – До последней растяжки – двадцать метров. А ну, давай! – Упал на колено и первым начал стрелять. Прямо перед собой и по бокам, в метре над землей. Максим поддержал, благо патронов у него в диске было аж семьдесят два.
Так же резко подпоручик прекратил огонь.
Никакого в лесу шевеления их шквальная стрельба не вызвала. Только долго шуршали, осыпаясь на землю, срубленные пулями сучья и ветки.
Еще бросок вперед. И через секунды – сдавленный вскрик Колосова:
– Ну, бля! Командир, сюда! Вы же врач? Ну, смотрите!
И отступил вбок, удерживая пятно света на том, что так его удивило.
Бубнов подошел, перекинул автомат в левую руку, опустил вниз стволом. Взял из рук подпоручика фонарь, и тот с готовностью его отдал, сам шагнув в темноту.
Да, интересная картинка. Неудивительно, что простодушный юный офицерик давится за кустом, сдерживая рвотные спазмы.
Выбитая взрывом связанных вместе наступательной и противотанковой гранат воронка рядом с тропинкой. Обожженные тротиловым огнем листья.
И без всякой хирургической и даже мясницкой культуры разделанный труп. Ноги, перебитые не по суставам, а где придется. Почти наизнанку вывернутый торс. Грудная клетка раскрыта, как книжка. Багрово-черные кишки, спутанные, будто в чану на колбасной фабрике. Что-то вроде головы валяется поблизости.
Как почти всегда бывает с жертвами близких взрывов, одежды на фрагментах трупа практически не осталось.
Вообще – ничего особенного. Разве что с размерами заряда Колосов перестарался. Если бы он тиранозавра здесь ждал…
А так, типичная минно-взрывная травма. Малосовместимая с жизнью.
За небольшим исключением.
Жизнью тут и не пахло.
Вернее – не пахло свежей смертью. То, что рассматривал Максим, представляло собой предмет интереса даже не нормального патологоанатома, а лишь судмедэксперта, привыкшего к эксгумациям.
Покойнику была минимум неделя. В буквальном смысле. Он в таких вещах разбирался. Непонятнее и страшнее того было, что процесс распада тканей продолжался на глазах. В сугубо ускоренном темпе. Как на кинопленке при съемке «рапид».
– Ты, Колосов,
Когда фрагменты трупа превратились в кости, покрытые мумифицирующимися лохмотьями мышц и лоскутами кожи, Максим отвернулся.
Еще более странным, чем этот процесс ураганного гниения, было почти полное отсутствие соответствующего запаха.
В норме тут сейчас стояло бы такое амбре… Но, очевидно, молекулы кадаверина, путресцина, индола и скатола улетучивались с соответствующей процессу скоростью и рассеивались в окружающей атмосфере, не успевая оставить свой мерзкий след на обонятельных клетках Бубнова.
Хоть какая-то польза…
– Возьми, Саша, глотни для осадки. – Доктор протянул подпоручику фляжку. – Тут натуральное выдержанное виски. Полезная штука. И не бери в голову. Я, как в восемнадцать лет на медфак поступил, столько такого насмотрелся.
Как нас, помню, первый раз привели в анатомичку… Там таких ребят на столах и в ваннах с формалином штук десять сразу лежало. И ничего, как видишь…
– Не, такое не для меня. Лучше в дворники…
– Полегчало? Тогда пойдем вперед, поглядим, что ты еще наработал, – предложил Максим.
На второй растяжке подорвавшийся труп пострадал меньше. В смысле анатомической сохранности, исключительно, так как в замогильное, нет, как раз в могильное состояние он тоже перешел аналогично. Скелет с остатками гниющих тканей, вложенный в лопнувший по всем швам черный костюм.
И третий, у ворот учебного центра, выглядел почти так же. Но одет он был в парадную военную форму, изрядно пострадавшую, однако золотые полковничьи погоны, пуговицы, аксельбанты, шевроны за выслугу лет на рукавах сохранились отлично.
Колосов, слегка приобвыкнув (да и выдержанное виски способствует повышению самообладания), наклонился над останками.
– Тва-аю мать! – и добавил еще несколько распространенных в войсках оборотов, знаменующих крайнюю степень удивления. – Господин подполковник, так это же полковник Головнев, отставник, он тут жил неподалеку. На прошлой неделе умер, точно пятнадцатого или шестнадцатого. И кладбище за поселком, километра три отсюда.
От нас взвод отряжали, салют производить. Вот, смотрите, я почти рядом стоял, я помню – аксельбант с зеленым шнуром и волосы… Он совсем седой был, а шевелюра как у молодого!
Точно. На черепе сохранились клочья густых седых волос.
Бубнов взял подпоручика за локоть. Как бы с парнем истерика не случилась.
Чтобы слегка отвлечь, да и о собственной безопасности заботясь, спросил:
– Больше растяжек не ставил? Точно три? А то смотри у меня!
– Господин полковник! Мне хоть и не по себе сейчас, но не до такой же степени…
– Ладно, ладно…
Колосов, безусловно, говорил правду, но правда эта была настолько дикой!
И вместе с тем получалась на ее базе некоторая система, пища для мысли, как ни неприятно это звучит в данном контексте.