Билет туда и обратно
Шрифт:
– А чего смотреть? – Виталию не хочется заходить в дом, он боится встретить пацанов-соседей, ставших большими, хотя жизнь, наверное, разбросала их по белу свету.
«Почему меня не любили пацаны? – мучительно думал он. – Никто, кроме Ануровых...» Даже в футбол его принимали играть только со своим мячом, и то старались как-нибудь избавиться:
– Не подводи команду, посиди пока.
Он долго сидел в стороне, глотая слезы обиды, потом, улучив момент, хватал мяч и уносил домой, а вдогонку неслось:
– Выйди попробуй!
Почему пацаны не любили его?.. Когда мать развелась с отцом, тот снял комнату
– Чем тебя угостить, сынок? – спрашивал отец.
– А чем хочешь, – отвечал Виталик. Ему неловко, но в душе он наслаждается своей властью над отцом.
В дверях торчит хозяйка, она чуть постарше мамы. Хозяйке интересно. Отец двигает на этажерке тетради, криво смотрит на хозяйку.
– Я пошла, – мягко говорит она.
Он поспешно закрывает за ней дверь на крючок, затем снимает крючок.
– Вот мед у меня, – глаза отца сияют.
– Давай, – грубо говорит Виталик и берет баночку.
– Ты тут, – просит съесть отец. Он знает, что ребята ждут Виталика с добычей.
Виталик съедает комковатый мед, пахнущий липовым чаем, и вылизывает баночку пальцем.
– А больше ничего нет?
– Нет, – виновато улыбается отец. – Хотя сальце... – шарит он в столе.
Виталик завертывает кусок белого сала с толстой желтой кожурой в газету и кладет в карман.
– Мама как?
– Мама хорошо. И бабушка хорошо, – нехотя отвечает Виталик.
– А дядя Мишка?
– Он в женскую баню повадился смотреть, – оживает Виталик. – Станет на приступку у окна и глазеет. А позавчера оступился и вместе с рамой туда, к ним. Визгу!
Они смеются. Им сразу становится легче.
– Женщины его кипятком из шаек! – рассказывает Виталик. – Хотели протез оторвать!.. Мама его весь вечер из милиции выручала, ему же на дежурство ночное.
Они сидят на кровати. Отец несмело обнимает его за плечо.
– Выручила?
– Отпустили. Сказали: хоть инвалид, боец войны, а не хулигань. А он сказал: больше не буду, и ушел склад сторожить.
– А как там?.. – отец не договаривает, но и без того ясно.
– Инженер написал, приедет скоро, с мамой законно поженятся, – говорит Виталик.
Отец отворачивается и часто вздрагивает плечами.
– Ну вот... – злится Виталик и встает. – Я к тебе больше ходить не буду.
Отец хрипит носом в платок.
– Я буду ходить, – мнется у двери Виталик. – Я пойду, меня пацаны ждут.
Отец целует его мокрыми губами в лоб. Виталик вырывается и убегает... Он бежит по узкой пристанционной улочке, здесь даже заборы сколочены из противоснеговых щитов; угольная пыль, закопченные стены, паровозные гудки.
Мальчишки объедают желтые цветы акаций в парке. Виталик торжественно показывает сало.
– Питнемся? – облизываются ребята.
Тут же садятся на траву и пилят сало осколком стекла, скрипит соль.
– Отец говорит, всегда что-нибудь давать будет, – хвалится Виталик, – если я ходить буду. Я
...Если бы все вернуть назад... если бы начать жизнь сначала... Папа, дорогой папа, я люблю тебя, прости.
– Долго еще идти? – нетерпеливо спросил Вовка.
– Скоро. Сейчас спустимся к реке, перейдем через мост, а там в роще на берегу – дом инвалидов.
– А дядя Мишка ждет нас?
– Не называй его так. Он тебе дедушка. Дедушка Миша, понял?
– А тебе – дядя?
– Ага.
– А он любит тебя?
– Он меня очень любит. Он меня защищал, когда хулиганы лупили. Как замахнется палкой, все разбегаются!
– А почему тебя лупили?
«Почему меня лупили мальчишки?.. Ты помнишь?» ...Полуторки, подымая пыль, въезжают на мост, вскрикивают доски и поочередно оседают понтоны... По берегу вдоль косого забора, крадучись, вышагивают мальчишки, они ловят мух, резким взмахом руки загребая в кулак. Осторожно разжимают палец за пальцем, берут муху за твердую головку и, оторвав крылья, засовывают в спичечный коробок. Виталий поймал с десяток злых, сине-черных, и даже на ощупь слышит, как они яростно шуршат в коробке. Доски забора – шершавые и занозистые, поэтому поймать мух – не просто. Их надо ловко хватать на взлете, чуть-чуть не касаясь ладонью досок...
За оградой, среди зарослей сирени стоит амбар, через открытые двери виднеются залитые солнцем колеса телег, они похожи на огромные обсосанные дольки лимона. Двор засыпан белыми, желтыми, коричневыми щепками, лежат ошкуренные бревна, сверкает циркулярная пила, а в осевших кучах опилок ковыряются тощие послевоенные куры, – все это прерывисто мелькает в щелях забора, когда идешь к мосту. На мосту сладко пахнет бензином, дегтем и горячей резиной. В понтонах гулко булькает ржавая вода. На каждом понтоне сидят, свесив ноги, мальчишки, к пальцу привязана белая нитка, течение водит крохотный тонкий крючок с мухой, и зеленые уклейки стаями шныряют у насадки. Изредка проплывают важные голавлики, они держатся настороженно и сразу исчезают, как только на мост вступает машина.
Ходуном ходят понтоны, вода то смачивает подошвы ног, то проваливается вниз; водоросли, покрывающие днища, взмахивают волосами и распускают их по течению. Снова все успокаивается, водоросли прячутся, река тихонько хлюпает о понтоны. Нитка дергает палец, рывок – и узкая уклея, вспыхнув зеркальным бобком, послушно выходит из стайки, пляшет в воздухе, бьется в руках, оставляя на ладонях липкие чешуйки, и, продетая спичкой сквозь жабры, повисает на низке, вздрагивая хвостом...
Виталик вдруг видит шнур, привязанный за кольцо понтона, и тянет на себя. Шнур выбирается тяжело, отвечая глухими рывками. Вот показываются крючки с наживкой, а потом, держа свинцовую бляху на весу, появляется широкий лещ. Он идет боком, натягивая поводок, и пучит глаза. Виталик ошеломленно смотрит на него, страшным голосом шипит сзади Санька: «Кореловский перемет!» По мосту разносится топот ног; Виталик, выпустив шнур, прямо в одежде кидается в воду и плывет к берегу, удирая от расплаты; привязанная к пальцу нитка с крючком волочится следом, путая чужие лески; весь мост разорался истошными криками, нитка лопнула; Виталик на четвереньках – на песок, и вверх по лестнице, домой. Оглянулся... Все собрались вокруг Корелова, рассматривая леща. Не сорвался лещ! Пронесло!..