Биография ныне живущего Паши Пухова в историях и рассказах
Шрифт:
Прилетели на покинутую буровую. На покинутую она не похожа, видимо, совсем недавно люди съехали. Снег вытоптан, в балках (это домики так называются геологические – балки, с ударением на последний слог) еще тепло сохранилось. Паша с интересом прогулялся по территории – ведь ему скоро жить по полмесяца в таких же условиях. А пилоты тем временем крепили емкость к специальным тросам так, что когда вертолет стал подниматься, тросы натянулись, и емкость оказалась подвешенной под брюхом вертолета. Поднялись, летят тяжело, емкость раскачивается. И вот вертолет стало болтать совсем уж неприлично. Надо, говорят пилоты, емкость сбрасывать, а то нам каюк. Открыл один из пилотов люк в днище, чего-то там пошерудил, и бак, отцепившись, упал на землю. Точнее, в глубокий таежный снег. Но его ведь на буровую везти надо. Пришлось спускаться, чтоб снова емкость к тросам прикрепить. Только теперь дело происходит не на вытоптанной площадке, а в снежной целине. Тут и пашина помощь понадобилась. Вылезли из вертолета, плюхнулись в снег – Паше по подмышки. И вот теперь надо до емкости как-то пробраться, да тросы пристегнуть. Холодно, тяжело, а все же как-то забавно. Детскую игру напоминает, как траншеи в снегу рыли да подземные ходы. Так что Паша добрался до бака первым, а пилоты уже по его следу. Пристегнули, полетели, доставили бак без приключений. Но теперь пилоты Паше уже наушники дали, болтали с ним всю дорогу – проявил себя!
А все-таки от розыгрыша не удержались. Прибыли на пашину буровую и говорят: мы тут сесть не можем по метеоусловиям,
Так и стал Паша Пухов возиться с пробирками да глиной в своей лаборатории. А жил в балке со всеми вместе. На буровой сухой закон, потому небольшой досуг мужики посвящают домино, газетам полумесячной давности, да флирту с поварихой. Фамилия у нее была, извините, Отебитес. Так что, и флирты чаще всего ничем не увенчивались. А Паша Гегеля читал. Не чтобы выпендриться, уж поверьте. Просто, давно уж Гегеля собирался почитать, начинал, да все как-то не шло. Трудный немец. Вот и подумал Паша: на буровой в лесу деваться некуда, не хочу, а прочитаю. Так и вышло. Читалось легко и непринужденно. Книжек на буровой немного, мужики ими делятся. Вот и на пашину кто-то запал. Дай, мол, почитать, пока ты в своей лаборатории. Паша говорит: сложная книжка. А о чем? Да обо всем. Ну раз обо всем, значит, интересная. И вот взял один мужик у Паши почитать Гегеля, потом другой, глядь, по вечерам в балках диспуты философские начались. Обсуждают классического немца, критикуют. Говорят Паше, у тебя еще такие книжки есть? Привезу, обещает Паша. На следующую вахту взял еще пять томов Гегеля, а один из помбуров привез диалоги Платона. Ну тут уж такие дебаты пошли! Одни записались в ярые гегельянцы, другие неоплатониками заделались, а третьи – скептики, никому не верят. Бурные начались вечера на буровой. И даже во время работы все стало иначе. Вот гаркнет бурила на верхового, а тот ему не матом в ответ, а из Гегеля: «Речь – удивительно сильное средство, но нужно много ума, чтобы пользоваться им». Буровой поперхнется сперва, а потом возьмет себя в руки и парирует: «Вежливость есть знак благосклонности и готовности к услугам». Тут и другие подключаются. Платоники Сократа цитируют, гегельянцы – своего кумира. Начальство как-то прилетело, послушало и улетело обескураженное совершенно. Но был один фрукт, который в общих диспутах не участвовал, только газеты и читал. Про надои да кризис капитализма. Вот он как-то шаблон и упустил.
Шаблон – это такая металлическая штука, ее в трубу бросают перед тем, как к колонне трубу прикрепить. Шаблон с противоположной стороны вылетит – значит, труба чистая, ни кусочков льда, никакого мусора постороннего нет. Так вот, этот грамотей газетный не дождался, когда шаблон из трубы выскочит, и машет рукой: мол, давай, поднимай. Трубу подняли, к колонне прикрутили, шаблон и провалился в скважину! Теперь бурение надо останавливать, колонну вынимать, развинчивать, шаблон искать. Дискуссии из области чистой философии перешли больше в этическую сферу, заспорили о долге и совести, о том, что профессионализм – это категория моральная, а не просто сумма навыков. На следующую вахту читатель газет не приехал, уволился. Да только кому легче? Колонну доставали, муфта лопнула от мороза, опять колонна в скважину рухнула. В общем, не заладилось дело. Тут еще нелетная погода. Метель, пурга, хоть и весна уже, вертолеты не могут добраться, запасы продуктов кончаются. Жрать скоро нечего будет. Решили в ближайшую деревню за едой сходить. Наскребли у кого сколько было мелочи (на буровой-то питаются под роспись, денег с собой везти ни к чему), собрали экспедицию. Это только говорится так – ближайшая деревня, а до нее по тайге километров десять. Тайга – не асфальт, за два часа не дойдешь. Зато по дороге можно дичи настрелять, денег-то совсем чуть, такую ораву не накормишь. Так что, отправили деда-охотника, помбура-здоровяка и Пашу Пухова, как самого молодого.
Вообще-то Паше даже понравилось. Продираться по тайге не пришлось, все-таки буровая не в необитаемых джунглях. Была просека, по которой можно было дойти до ближайшей деревни, те самые километров десять. Все ж не через бурелом лезть. Правда, просека – это не дорога. Деревья как свалили, так они и лежат, да под ними топь. Для вездехода пойдет. Но у вездехода тоже пища кончилась, дизтопливо с большой земли не подвозили из-за нелетной погоды. А погода – не поймешь! То ли зима, то ли весна, муть какая-то и сырь. Долго ли коротко, дошли буровички до поселка, пришли в сельпо, страшные, грязные. Мы, мол, геологи, нам жрать надо купить. Ну в те годы это обычное дело было, что из тайги вдруг бородатые геологи появлялись. Может, и не все бородачи были геологами, но никто особо вопросов не задавал. Надо – покупайте, не милостыню ведь просят. Разгорелись дискуссии, чего покупать. Причем, пашин голос учитывался меньше всего, как самого молодого. Дискриминация. Накупили сигарет полный рюкзачок (его дед понес), риса (помбуру достался) и тушенки (как самый молодой Паша должен был тащить и самый тяжелый рюкзак). Пошли обратно. Паша отстает, рюкзак к земле тянет. Чтоб как-то сгладить момент, Паша стал делать вид, что он дичь высматривает. Нам ведь не только денег дали, мол, но и ружья. В общем, справедливо. Поскольку ружье одно, оно у деда. Вот он как американский сержант во Вьетнаме (хотя тогда еще Паша американских фильмов о Вьетнаме не видел и не мог видеть) сделал сигнал рукой. Мол, стоп и цыц. Прицелился в рябчика, бац, и мимо! Идут дальше. Но у Паши теперь есть компенсация за тяжесть рюкзака. Он соловьем заливается о том, что охотники в русских селеньях вымерли, даже с ружьем в тайге пропадешь, потому как стрелять никто не умеет. Не выдержал дед, психанул, и отдал ружье помбуру, теперь ты пробуй, раз я охотник никудышный. Но помбур не будь дурак, вместе с ружьем взял и рюкзак с сигаретами, а деду передал с рисом – потяжелее изрядно. Идут. Вот он рябчик, опять на ветке сидит. Паша и дед знаками помбуру показывают, а он вроде как не видит. Но все ж пришлось остановиться. Положил помбур ствол на ветку деревца, как в рогатку – для верности. Бац – мимо! Паша думает, это шанс. Поиздевался минут двадцать над помбуром и добился своего – тяжеленный рюкзак переполз на помбуровы плечи, а Паша пошел практически налегке, сигареты на спине, ружье на плече. И только одна мысль не дает покоя: что если снова рябчика встретим? Ведь стрелять Паша не мастер. Хотя в детстве дедушка брал его на охоту и даже давал, в обход всех правил, пострелять, но было это давно, и за эти годы Паша близорукостью обзавелся. Оторвался он вперед, в авангард, чтоб рябчика заметив, спугнуть его, пока товарищи не увидели. Но слишком уж пламенными были его монологи уничижительные, и дед с помбуром страстно мечтали о моральном удовлетворении, потому не слишком отставали. Понял Паша, что рябчика или другой какой дичи ему не миновать. И точно – вот он сидит на высоком пне. Догадался Паша, что один выстрел отделяет его от рюкзака с тушенкой, смирился с этим и пальнул не целясь, с бедра, по-ковбойски. Перья в стороны, рябчик – бряк с пенька. Самое трудное для Паши было виду не подать, насколько он поражен результатами своего выстрела, а скромно пожать плечами – типа, кто ж сомневался…
Так и пошли они дальше,
Паша до этого в кино советском видел, как нефтяники умываются нефтью на радостях. Но оказалось, что сибирская нефть, во-первых, не черная, а светло-желтая, ну как «Ркацители» к примеру. Помнит кто-нибудь «Ркацители»? А во-вторых, капля нефти сапог прожигала, так что если ей умыться, то рожа без кожи останется. Ну это неважно. Важно, что на том месте, где пашина буровая стояла, теперь целый город, маленький, но богатый. Правда, недолго «черное золото» страну обогащало, очень скоро оно стало обогащать только парочку олигархов. А ни Паша Пухов, ни помбур, ни дед-охотник, ни шиша от этого «золота» не получили, ни денег, ни спасибо. Но это другая история.
Как Паша Пухов обороноспособность страны не развивал
Страшное дело! Рискуем разочаровать читателей и почитателей Паши Пухова, но истина, как говорится, дороже. Пришла пора раскрыть ужасную тайну. Паша в армии не служил!! Да, ребята, не выполнил он свой священный долг, не прошел школу настоящих мужчин. Ну, может и прошел, но совсем не так, как было принято. Пошел бы в армию, как все, получал бы по морде первый год, затем бил бы по морде других на второй год – вот и прошел бы школу жизни. Ан нет. Когда все пашины одноклассники отправились брить лбы, Паша учился на первом курсе института (об этом другой рассказ: как Паша Пухов любил то ли себя в искусстве, то ли искусство в себе) и получил, стало быть, отсрочку. А когда он институт свой бросил – в первый раз, потом еще раз пять бросал разные вузы (об этом см. например, Как Паша Пухов марксистско-ленинскую диалектику постигал) – все его одноклассники уже с армии вернулись. Ну или почти все. Одного убили. Жертва дедовщины, как тогда говорили. При том, что дедовщины никакой вовсе и не было, как опять же тогда говорили. Нет, говорили, что была, а писали, что не было. Нам трудно судить, ведь мы про Пашу Пухова рассказываем, а он в армии не был. И, вот ведь какое дело, – не хотел. Как он себе объяснял такое нежелание отдавать гражданский долг? Говорил, времени жалко. Два, мол, года шагистикой заниматься, когда за это время можно ого-го чего успеть сделать. Например, обрести просветление, левитацию освоить (возможно, от такого навыка Отечеству и пользы-то больше!), жениться, песен написать с полсотни, на гору подняться. Короче, вот такая у Паши была шкала ценностей. Мы ее ни оправдывать, ни оспаривать не будем. Наше дело – объективность. Вот такой уж Паша был человек. В смысле – есть. Нет, в смысле, был – тогда. А тут еще товарищи, вернувшиеся из армии, подливали масла в огонь, рассказывая о всяких ужасах и бессмысленностях Советской армии. Но вуз Паша бросил, а значит, и отсрочку свою потерял. Наступил призыв очередной, и получил Паша Пухов повестку. Пришел в военкомат и говорит: берите меня в Афганистан. Военачальники удивились. Тогда как раз была еще одна причина, по которой многие пашины ровесники служить идти не хотели – Афганистан. Одно дело, Ваньку валять два года, ну по морде схлопотать пару сотен раз, подумаешь, делов. Другое дело – настоящая война, со стрельбой и минами, где все по правде, и убивают по правде. Так что, многие как могли, старались армии избежать. Непатриотично это, конечно. И пусть нас поправят пашины современники, что были и другие молодые люди, сознательные, правильно воспитанные, которые и в обычную армию шли с сознанием долга и необходимости, и в Афганистан шли, раз Родина их посылает. Конечно, были и такие молодые люди. Но было их меньше. Приходим к такому выводу, исходя из реакции военачальников, которые, когда Паша Пухов сказал, что хочет в Афганистан, очень удивились и обрадовались. По их реакции было видно, что такое они не каждый день видят и слышат. Вот потому мы и считаем, что большинство призывников все-таки идти умирать не хотело. Может, наши выводы и ошибочны, но уж какие есть. А Паша-то герой. Вокруг него военные комиссары крутятся, увиваются. План по добровольцам, конечно, не выполнят (да, в плановом государстве был и план на патриотизм), но все же, хоть одного да представят высшему начальству. И вот комиссию даже создали по рассмотрению пашиного заявления. Хотели даже пионеров с горнами пригласить на открытие заседания комиссии, да вовремя одумались. И вот комиссия спрашивает Пашу: а почему ты, Паша Пухов, хочешь не просто в армию, а прямо в пекло? А Паша и думает: правда, почему это я так? И вот он думает про себя: наверно, потому что, уж если время все равно терять придется, два года жизни, за которые ого-го сколько можно всего сделать, то уж терять не на шагистику бессмысленную, а по правде воевать научиться. А что опасно, так было бы не опасно – не научился бы. Потому и приходят из армии, никакой войне не обученные, что воевать им и не приходится. А приходится им там с дедовщиной разбираться, да шагистикой заниматься. Вот этому они и приходят обученные – маршировке и злобе, жестокости и философии «я человек маленький, мне приказ дали, я выполнил». Философия в реальной тогдашней жизни полезная, как и злоба. Потому армию и считали школой настоящих мужчин и школой жизни, что она самому необходимому учила: как строем ходить, подчиняться беспрекословно, про себя приказам посмеиваясь, как начальство ненавидеть и бояться, как младших унижать, за счет этого свою самооценку поднимая. Ну и другим полезным вещам. А Паша Пухов этому учиться не хотел. Он бы вот телепатии с удовольствием обучился (и потом, кстати, немного и обучился даже, но это другой рассказ), или джаз играть, или итальянский язык бы выучил. Но раз уж выбора нет, и надо идти служить, то хотелось бы чему-то реальному научиться. Армия для чего нужна, вообще-то? Об этом как-то забывают часто, или просто не говорят вслух. Но армия нужна для одного единственного – чтоб других людей убивать! Разве не так? Нам кажется, именно так. Убивать, а самому живым остаться – вот единственное, что должен уметь человек в армии. Подумал так Паша и говорит комиссии (напомним, она, комиссия, его спросила, зачем это он в Афганистан просится): хочу, мол, научиться как следует людей убивать! Комиссия растерялась, не ожидала такого ответа. А Паша знай продолжает: хочу стать профессионалом, чтоб каждая пуля, сделанная на заводе, не пропала даром, попала в сердце или голову врага, взорвав ему мозги. Чтоб уметь часовому горло перерезать тихо-тихо. Чтоб одной гранатой десяток положить. Комиссия сначала притихла, а потом наоборот расшумелась. Попросили Пашу выйти в коридор. Потом в коридор к Паше вышел один из членов комиссии, врач. Говорит: Паша, приходи ко мне на прием, надо нам побеседовать. Паша догадался, что это не терапевт, а скорее наоборот, психиатр. Догадался и не удивился. Это уж такое время было: хочешь сумасшедшим прослыть – скажи то, что думаешь. Паша, конечно, об этой особенности своей эпохи знал, и даже втайне предполагал, что может так получиться, что его вместо Афганистана в психушку заберут. Хотя, в психушку тоже идти не хотелось. Там, по слухам, та же дедовщина, только многократно усиленная специальными химикатами. Еще неизвестно, что опаснее – армия или психушка. Но дело сделано, слово не воробей. Пришлось идти к психиатру на прием. А дядька оказался душевный, и поговорить с ним было приятно. Вполне он разделял многие идеи и мысли юного Паши Пухова, даже и опасные некоторые мысли, сомнительные, не сказать, чтоб совсем уж диссидентские, но все же, все же… Побеседовали они, Паша Пухов с психиатром, наверное, раз десять. После чего Паше выдали «белый билет», то есть комиссовали подчистую, ну то есть, признали, что для армии он не годится. Вот такой парадокс получился. Впрочем, эпоха та состояла сплошь из парадоксов и алогичностей.
Конец ознакомительного фрагмента.