Биография smerti
Шрифт:
И неожиданно велел:
– Повтори.
– It’s just stupid: to bury yourself at this cemetery, – послушно произнесла Марина. Слово в слово, хотя ни слова не поняла. Знала только, что язык – английский.
А Петя еще больше разгорячился:
– Да ты с такой памятью в любой институт пойти можешь! Хоть на кибернетику, хоть в иняз! Карьеру можешь сделать! Отличного мужа себе найти! А ты свою жизнь с этим дебилом
На Маринкин взгляд, жизнь они с Матвеем совсем не гробили – просто весело проводили время. Пошляться, побазарить, побузить ведь куда веселей, чем горбатиться над учебниками. Но спорить с блаженным Марина, конечно, не стала. Хотя впервые задумалась: а вдруг из того, что она любой стих с первого раза запоминает, действительно может выйти какой-нибудь толк?
А Петюня от нее теперь не отставал. На следующий же день подкараулил, забубнил в ухо, опять не стихами, по-человечески:
– И как только у тебя по математике трояк? С твоей головой любую формулу запомнить вообще элементарно!
– Да ну и за каким фигом они мне нужны, те формулы... – пожала плечами Маринка.
А Петюня все о своем:
– Говорю же тебе: чтоб в институт поступить.
– Да не врубаюсь я, на фига мне институт?
– Тебе с точки зрения философии ответить, или лучше на твоем языке? – важно спросил Петюня.
Философию Маринка ненавидела и потому пробормотала:
– Давай на моем...
– Тогда объясняю на пальцах, – прокаркал Петюня. – Житейская мудрость гласит: после любого института люди работают легче, а получают больше, чем после швейного ПТУ.
– Ага... – фыркнула она. – Только сначала туда поступить надо, а потом пять лет на стипендию голодать.
– Будто студенты не подрабатывают, – усмехнулся убогий. – В инязе, например, с первого курса можно переводчиком устроиться. И платят – пять рублей в час.
– В час? – не поверила Марина.
– А за синхрон – семь пятьдесят, – уточнил он.
И снова Маринка задумалась. Их с Матвеем незамысловатая, бесшабашная жизнь показалась вдруг примитивной и пресной. Но ведь здесь, в N, все так живут: сначала нагуляются, потом ПТУ закончат, женятся, детей нарожают, затем, если удастся, можно купить кооператив, завести машину... С одной стороны, стабильно. А с другой – такая скукота!
– М-да, Петюня, – задумчиво произнесла она, – а ты, наверное, не такой уж и дурак...
Едва они въехали в Сочи, Холмогорова заявила:
– Все, конец работе. Я в городе все равно сосредоточиться не могу.
– Конечно, Марина Евгеньевна, –
И Таня – городской житель до мозга костей – сейчас была готова с обеими согласиться.
Сочи был ужасен. В машине, в прохладе кондиционера, жить, конечно, можно. Если лишь наблюдать через окошко, как пышет жаром город. Но только ступи на раскаленный асфальт – и, кажется, расплавишься вместе с ним. Даже знаменитые платаны с магнолиями не спасают – стоят себе уныло, свесили подсохшие ветки. И люди по тротуарам бредут еле-еле с постными, умученными лицами. Будто не отдыхать приехали, а отбывают нелегкую повинность. И на пляжах – некоторые из них расположены прямо вдоль автодороги – ни оживления, ни игр. Народ лежит вповалку или устало, грустным тюленем, плещется во взбаламученной воде.
Холмогорова довольно высокомерно произнесла, поглядывая на отдыхающих:
– И кому нужны такие отпуска?
Нелли возразила:
– Ничего, в сравнении с Якутском в самый раз. Хоть отогреются наконец.
– Между прочим, в Якутске летом еще жарче, чем здесь, – не удержалась от комментария Таня. – До плюс сорока пяти в тени.
– Ах, ну да, я забыла! Здесь же присутствует госпожа всезнайка! – Нелли склонила голову в насмешливом поклоне.
У Садовниковой на языке тут же завертелся ответный язвительный комментарий – по поводу Неллиных поэтических талантов. Но озвучивать его она не стала. Глупо устраивать перепалку на глазах всесильной начальницы.
Но Нелли не унималась. Состроила озабоченное лицо и произнесла:
– Впрочем, это отличительная черта рекламистов. Нахватаются всего обо всем, по верхам, – и демонстрируют якобы образованность. Не понимают, что на самом деле – несут непроходимую глупость.
«Сама ты коза!» – едва не вырвалось у Татьяны. Но она снова промолчала. Лишь вопросительно взглянула на Марину Евгеньевну – не захочет ли та вмешаться?
Но Холмогорова осаживать секретаршу не стала. Миролюбиво произнесла:
– Не обращайте, Таня, внимания. Наша графиня сегодня не в духе.
– А кто здесь графиня? – удивилась Садовникова.
– Она. Нелли Бориславская. Неужели еще не знаете?
– Не имела чести, – насмешливо произнесла Татьяна.
– Расскажи! – велела секретарше Холмогорова.
И та запальчиво произнесла:
– К вашему сведению, мой прапрадед, граф Бориславский, – культовая фигура для здешних краев. Он командовал дивизией во время русско-турецкой войны. Впоследствии принимал активное участие в освоении местных земель. В его честь, между прочим, поселок назван недалеко от Горячего Ключа.
– Вот как? Тогда извиняйте... – пробормотала Таня. Хотя ее так и подмывало сказать: графиням по статусу положено держать себя в руках.
«Мерседес» резко свернул с пыльного и шумного Курортного проспекта в проулок. Сразу будто в другом мире оказались. Никакого городского лоска – разбитая мостовая и сплошь одноэтажные дома.
«Улица Шипилиной», – прочитала Таня на табличке. И, чтобы сменить наконец тему разговора, пробормотала:
– Шипилина... Вроде знакомая фамилия...
Марина Евгеньевна усмехнулась: