Бирон
Шрифт:
Хотя Рейнгольд следовал за Натальей Федоровной на расстоянии полушага, с обычным видом светского человека, провожающего даму, но в той манере, с какой Наталья Федоровна раза два повернула к нему голову и что-то сказала, по той улыбке, с какой он ответил на ее слова, Шастунов инстинктом влюбленного понял, что они не чужие друг другу.
Его сердце похолодело. Как прикованный, остался он на месте, когда мимо него, шурша атласом платья, ослепительно красивая, как всегда, прошла Лопухина, благоухая незнакомым ему запахом тонких духов. Она не заметила его.
Приход Лопухиной
Лопухина с сияющей улыбкой, кивая направо и налево, прошла среди расступившихся гостей прямо в залу, где, окруженные своим штатом и блестящей молодежью, сидели принцессы. Герцогиня равнодушно поздоровалась с ней, а Елизавета, как всегда, встретила ее сухим враждебным взглядом и холодно ответила на ее низкий реверанс.
Лопухину тотчас же окружили, и она сразу, как обычно, сделалась центром всеобщего внимания. Шастунов издали следил за ней, полный ревнивого отчаяния.
Рейнгольд отделился от толпы и прошел дальше к хозяйке дома.
Легкое прикосновение к плечу заставило Шастунова остановиться и повернуть голову. За ним стоял де Бриссак, смотря на него проницательными темными глазами, с легкой улыбкой на губах.
— Дорогой друг, — сказал виконт. — Я так давно не видел вас, — и он протянул Шастунову руку.
Шастунов почти обрадовался ему. Почему-то под взглядом этих умных, доброжелательно смотрящих на него глаз ему стало легче.
— А, это вы, господин колдун, — улыбаясь, сказал он, пожимая протянутую руку. — Ваши пророчества сбылись. Я был в Митаве…
— А, — воскликнул де Бриссак, — не следует преувеличивать моих способностей, милый друг. Очень часто то, что кажется колдовством, объясняется чрезвычайно просто… Вас удивило, — продолжал он, — что я, только что приехавши в ночь 19 января, уже знал об избрании теперешней императрицы и о предложенных ей условиях? Прекрасный юноша, я открою вам свою тайну. Но уйдемте из толпы.
Он взял Шастунова под руку, и они прошли в маленькую залу, где сели в отдаленный угол, закрытые высокими цветами.
— Ну, так вот, — начал, посмеиваясь, Бриссак. — Прежде всего, я приехал еще накануне и был у моего друга, французского резидента. 19 января приехали одни мои вещи из Парижа, сам же я — только от Маньяна. Я не хотел, чтобы это было известно, и от заставы меня известили о прибытии вещей, так что я приехал с ними вместе. Избрание состоялось в три часа ночи, и мой друг не оправдал бы доверия своего правительства, если бы в половине четвертого не знал об этом, когда об этой уже знали сотни людей. Вас еще смущает вопрос, откуда я узнал об ограничении власти императрицы, — продолжал виконт, — но это также просто, и вы перестанете удивляться, когда я объясню, в чем дело. Это вопрос простой логики. В ночь избрания уже громко говорили, что Верховный тайный совет задумал ограничить самодержавную власть русских государей. Но никто не знал, как именно и чем. Так?
Шастунов кивнул головой.
— Теперь сопоставьте с этим тот факт, что ваш замечательный по уму и просвещенности князь Дмитрий Михайлович удостаивает с давних пор
Шастунов снова кивнул головой.
— Самый выбор на престол герцогини Курляндской, то есть лица, не имевшего прямого права на корону и, следовательно, наиболее податливого, показывает стремление совета осуществить то ограничение власти, о каком мечтал князь Дмитрий. И это поняли все.
— Все это просто, — задумчиво сказал Шастунов. — Вы могли знать и об избрании герцогини Курляндской, и о готовящемся ограничении ее власти…
— И, естественно, о депутации в Митаву, — смеясь, перебил его де Бриссак. — Ведь должна же была узнать герцогиня о своем избрании!..
— Да, — ответил Шастунов. — Но почему вы знали, что в составе посольства еду я, и еще…
Шастунов смущенно замолчал.
— И про черные глаза? — тихо и серьезно произнес де Бриссак. — В этом вы правы. Это не так просто. Но я уже напоминал вам, что у Сент-Круа вы видели такие же удивительные вещи. Мы не пророки, не ясновидящие, но иногда можем приподнять уголок будущего…
— «Мы»? Кто «мы»? — в волнении спросил Шастунов. — Вы способны нагнать страх!.. — И он нервно засмеялся.
— Страх? — спросил де Бриссак. — Разве мы проповедники зла? Разве в кружке Сент-Круа вы видели или слышали что-нибудь, что могло бы противоречить истинной добродетели?
— Нет, нет, — торопливо воскликнул Шастунов, — нет!.. Сент-Круа и его друзья забросили в мою душу новые мысли. Они пробудили во мне жажду свободы, братства с людьми и всемирного счастья.
Де Бриссак слушал его, опустив глаза.
— Мы не ошиблись в вас, — тихо начал он. — Но вы еще так молоды и в вас слишком сильна жизнь. Вы еще не научились владеть собою и побеждать свои страсти. Но в вас есть прекрасные задатки. Все остальное придет со временем, если, если…
Де Бриссак не кончил. Облако печали прошло по его благородному лицу, он словно с грустной нежностью взглянул на юное лицо князя.
— Если? — с невольным трепетом спросил князь.
— Вы стоите на пороге страшных событий и жестокого будущего, — не отвечая на вопрос князя, произнес де Бриссак. — Vae victis! [47] — закончил он, вставая.
— Я не смею расспрашивать вас, виконт, — взволнованно сказал Шастунов, поднимаясь с места. — Но, ради Бога, один вопрос…
47
Горе побежденным! (лат.)