Бирон
Шрифт:
— И сам Остерман? — наконец спросила она.
— Вот его письмо к тебе, Анна.
Спальня герцогини Курляндской тонула в полумраке.
Тут, в этом алькове венценосной женщины, все титулы, звания, ранги уступили место одному лишь могучему чувству — чувству любви стареющей женщины к еще молодому мужчине.
Бирон ходил по спальне будущей императрицы. Вдруг тихий стон донесся до его слуха. Он остановился как вкопанный и прошептал:
— Господи, кто это стонет?
Он стал прислушиваться.
А
— А-ах! Ой!.. — проносилось по опочивальне Анны Иоанновны скорбное, за душу хватающее стенание.
Волосы встали дыбом у Бирона. Он подошел к Анне Иоанновне и, толкнув ее, спросил:
— Что это? Что это у тебя?..
— Что ты, Эрнст?.. — недоумевающе спросила она.
— Я спрашиваю тебя, кто это стонет так ужасно рядом с твоей спальней?
— Ветер в печах! — раздраженно вырвалось у Анны Иоанновны. — О, скоро ли я вырвусь из этого постылого замка!
Но вдруг она вспомнила о Клюгенау и поспешила пойти к ней.
Несчастная жертва Бирона находилась в полуагонии. Она судорожно схватилась за одеяло, стараясь приподняться, но не могла. Силы совсем покидали ее.
— Вам худо, милая Эльза?.. — резко спросила Анна Иоанновна.
— Я умираю… Нельзя ли… послать за пастором…
Одевшийся Бирон стоял сзади «своей Анны». Вдруг потухающий взор Клюгенау остановился на «конюхе», и непередаваемый ужас, страх отвращения исказили ее лицо. Она протянула руки, как бы желая защититься от этого человека, захрипела и… вытянулась.
X
Заседание верховников
За исключением одного лишь Остермана, насморк которого не мог еще пройти, все верховники были в сборе. В зале чувствовалось то повышенное настроение, которое всегда бывает при событиях огромной важности. Всем невольно бросался в глаза победоносный вид Долгоруких.
— С чего это они так нос задирают? — провожал их шепот.
Заседание открыл князь Дмитрий Голицын.
— Всем нам, господа, ведомо о горестной утрате, постигшей Россию, — заговорил он. — Не стало императора Петра Второго, а нового мы еще не имеем. Между тем нельзя оставлять государство без главы. Посему сегодня же должны мы все порешить, кому корону царскую на главу надеть. Тестамента его величество не оставил…
— Нет, князь Дмитрий Голицын, государь оставил завещание, — среди глубокой тишины прозвучал громкий возглас князя Ивана Долгорукого.
Это было столь неожиданно, что все замерли, а затем послышались возгласы:
— Какое завещание? Откуда завещание? С чего он в голову взял это?
Собрание членов Верховного тайного совета заволновалось.
Один только князь Дмитрий Голицын оставался спокоен. Зная, что на его стороне значительное большинство голосов, он был готов к каким угодно «выпадам».
— Господа члены Верховного тайного совета! — начал он, окидывая насмешливым взглядом фигуру Ивана Долгорукого. — Тотчас по кончине в Бозе почивающего императора я в частной беседе со многими вами говорил, что кажется мне подозрительным,
— И почему? — рванулся князь Иван Долгорукий.
— А потому, что, видно, очень уж вы о здоровье нашем беспокоились, боялись, как бы мы не заразились, а кроме того, были заняты изготовлением большого чуда для нас всех, — ответил князь Голицын, после чего низко поклонился собранию и спросил: — Дозволите ли вы, господа, чтобы допрос князьям Долгоруким чинил я?
— А ты кто же? Заплечных дел мастер, чтобы чинить допрос нам? — вспыхнул князь Алексей Долгорукий, вскакивая.
— Эй, попридержите язык, князь Алексей! — крикнул князь Голицын. — За такие слова ответ тебе держать придется! — Он снова обратился к собранию: — Дозволите ли вы, господа, чтобы в нашем сегодняшнем полном собрании находился и доктор, лечивший покойного государя?
— А это зачем? К чему? — послышались голоса.
— А к тому, что он может многое сказать нам о том завещании, о котором только что упомянул князь Иван Долгорукий.
Собрание выразило согласие, и через несколько секунд в зал был введен немец-доктор.
С достоинством отвесив поклон верховникам, он скромно сел на стул близ князя Дмитрия Голицына.
— Князь Иван Долгорукий, вы заявили, что после кончины его императорского величества осталось завещание? — спросил последний.
— Да! — твердо ответил Иван Долгорукий.
— Что же в оном завещании говорится? — продолжал допрос Голицын.
— Что императрицей должна быть сестра моя, Екатерина. Такова воля царя, — вызывающе произнес Иван Долгорукий.
Голицын громко рассмеялся. Большинство верховников в недоумении переглянулись.
— Вот, господа, то чудо, которое князья Долгорукие изготовляли для нас в спальне Петра Алексеевича! — хохоча выкрикнул Голицын. — Понимаете ли вы теперь, почему они столь важно выступают?
— Ха-ха-ха! Ох-хо-хо!.. — прокатилось по собранию родовых вельмож.
— А где же это диковинное завещание? — продолжал «пытать» Голицын.
— Его видел и читал и владыка-митрополит, а для того, чтобы оно не пропало, я сберег его. Вот оно! — сказал Долгорукий, открыл деревянную коробку и вынул из нее знаменитый тестамент работы Прокофия Лукича. — Вот слушайте, что в нем написано! — важно произнес Долгорукий и стал читать содержание «завещания».
По мере того как он читал тестамент, веселое настроение членов Верховного тайного совета усиливалось все более и более, так что последнее слово «аминь» было покрыто уже громовым раскатом хохота.
— Ох, уморил! Ох, распотешил! — схватились за животы Голицын и его присные, да и другие не отставали. — Аминь? Так и сказано в тестаменте: аминь?
Долгорукий стоял, словно бык, оглушенный ударом, и бессмысленно поводил по собранию глазами, налитыми кровью.
— Что это? Чему смеетесь? — хрипло спросил он.