Бироновщина. Два регентства
Шрифт:
Говоря такъ, Василій Кирилловичъ прошелъ въ свою комнату и услся за столъ, безпорядочно заваленный бумагами, а Самсонову милостиво указалъ на другой стулъ, дырявый, y стны.
— Садись ужъ, садись, да чуръ — съ оглядкой: одна ножка ненадежна.
— Коли дозволите, я вамъ ее исправлю, — вызвался Самсоновъ: — захвачу изъ дому столярнаго клею…
— И благо. Чего озираешься? Не вельможныя палаты. Года три назадъ, еще приватно на мытномъ двор проживающий, погорлъ до тла; одн книги изъ огня только и вынесъ; омеблемента и поднесь еще не обновилъ.
«Омеблементъ»,
— А разв г–нъ совтникъ не испросилъ вамъ пожарнаго пособія? — замтилъ Самсоновъ.
Василій Кирилловичъ безнадежно махнулъ рукой.
— Станетъ этакій ферфлюхтеръ хлопотать о русскомъ человк!
— А на него и управы нтъ?
— На Іоганна–Данилу Шумахера управа? Га! Этому Зевесу и нмцы–академики въ ножки кланяются. Одначе, пора намъ съ тобой и за дло. Ты грамот–то сколько–нибудь обученъ?
— Нисколько–съ.
— Какъ? и азбуки не знаешь?
— И азбуки не знаю.
— Эхъ, эхъ! Когда–то мы съ тобой до реторики доберемся.
— А это тоже особая наука?
— Особая и преизрядная; учитъ она не только красно говорить, но еще чрезъ красоту своего штиля и къ тому слушателей приводитъ, что они врятъ выговоренному; подаетъ она и искусный способъ получать милости отъ знатныхъ лицъ, содя тебя властителемъ надъ человческими сердцами.
— Куда ужъ мн заноситься такъ далеко! Дай Богъ сперва хоть научиться простой грамот да цыфири.
— Да, цыфирь, иначе математика, находится тоже въ столь великомъ почет, что изъ оной знать надлежитъ по меньшей мр наиспособнйшее и наіупотребительнйшее — четыре правила ариметики. Нын же начнемъ съ первыхъ азовъ родной рчи. Принцъ Антонъ–Ульрихъ, при прізд шесть лтъ тому въ Питеръ, не зналъ по–русски и въ зубъ толкнуть. Мн выпало тогда счастіе обучать его какъ нашему языку, такъ равно и россійской грамот. Начерталъ я для его свтлости наши литеры и каллиграфныя прописи. Теперь оныя и для тебя пригодятся: честь, братецъ, немалая.
Съ этими словами Тредіаковскій досталъ съ полки переплетенную тетрадь, гд въ начал была имъ «начертана» крупнымъ шрифтомъ русская азбука, а дале — прописи. Такъ какъ его первый ученикъ, принцъ брауншвейгскій, прибывъ въ Россію на 20–мъ году жизни, умлъ уже, конечно, и читать, и писать по–нмецки, то учителю не было надобности обучать его русскимъ буквамъ и складамъ по тогдашнему стародавнему способу: «Азъ, Буки — Аб», «Буки, Азъ — Ба» и т. д. Выговаривалъ Василій Кирилловичъ русскія буквы по–нмецки: «А, Бе». Къ этому упрощенному пріему обратился онъ и съ своимъ новымъ ученикомъ и былъ пріятно пораженъ, съ какою быстротою и легкостью тотъ схватывалъ первоначальную книжную мудрость.
— О! да этакъ y тебя и чтеніе скоро пойдетъ какъ по маслу, — сказалъ онъ. — Вотъ постой–ка, есть y меня тутъ нкая торжественная пснь: еще въ бытность мою въ Гамбург сочинена мною на коронацію нашей благоврной государыни императрицы. Самъ я буду читать, а ты только слди за мной.
И, развернувъ на стол передъ
— «Да здравствуетъ днесь Императриксъ Анна
На престолъ сдша Увнчанна»…
— «Императриксъ» — это что же? — спросилъ Самсоновъ. — Императрица?
— Ну да; но по–латыни.
— А зачмъ же было не сказать то же по–русски?
— Высокая, братецъ, матерія требуетъ и штиля высокаго. Для тебя сіе, я вижу, еще тарабарщина. Прочитаю–ка теб нчто боле доступное, — про грозу въ Гааг, город голландскомъ: самъ ее испытавши, тогда жъ и восплъ. Слушай.
И Самсоновъ услышалъ, какъ «набгли тучи, воду несучи… Молніи сверкаютъ, страхомъ поражаютъ, трескъ въ лсу съ Перуна, и темнетъ Луна… Вс животны рыщутъ, покою не сыщутъ; біютъ себя въ груди виноваты люди… руки воздваютъ, на небо глашаютъ.»
Голосъ чтеца гремлъ, очи метали молніи. И вдругъ изъ тхъ же очей свтлый лучъ, а изъ устъ медовые звуки: «О, солнце красно! Стань опять ясно, разжени тучи, слезы горючи… А вы, Аквилоны, будьте какъ и оны; лютость отложите, только прохладите… Дни намъ надо красны, пріятны и ясны.»
Неизбалованный слухъ Самсонова ласкало со звучіе римъ, а потому на вопросъ: «каковы стихи?» — онъ отвчалъ вполн чистосердечно:
— Превосходны–съ!
Василій Кирилловичъ самодовольно улыбнулся.
— Это, братецъ ты мой, только цвточки; а ужъ ягодки у меня!..
«Однако онъ меня своими ягодами, пожалуй, еще обкормитъ! Хорошаго понемножку," подумалъ Самсоновъ и взялся за картузъ.
— Ты что жъ это, уже во–свояси? — съ видимымъ сожалніемъ спросилъ декламаторъ.
— Да, ваше благородіе, пора. Много вамъ благодаренъ…
— И есть за что. Сама вдь государыня императрица какъ меня цнитъ! До гробовой доски не забуду, какъ плъ я передъ нею сочиненную мною на голосъ оду на новый 1733 годъ!
— Сами же и пли?
— Собственной персоной. Голосомъ Богъ не обидлъ. Государыня изволила возлежать въ своемъ кресл y пылающаго камина, а я, смиренно проползши отъ порога до ея стопъ на колняхъ, въ такой же позитур плъ свою оду; когда жъ доплъ, ея величеству благоугодно было державною дланью ударить меня по ланит. Незабвенная оплеушина!.. Ну, прощай, любезный, утшилъ ты меня. Завтра, о сю же пору, жду тебя опять неуклонно.
VII. Прогулка по Лтнему саду
Нсколько дней уже Лилли Врангель провела подъ кровлей Лтняго дворца, но не удостоилась еще представленія императриц. Изъ всхъ обоего пола обитателей дворца она боле или мене сошлась пока только съ нмкой мадамъ Варлендъ, которой были поручены главный надзоръ надъ дворцовыми птичниками и дрессировка для государыни разныхъ птицъ. Въ Зимнемъ дворц былъ отведенъ для пернатыхъ, какъ она слышала, особый дворъ; въ Лтнемъ же саду имлась даже цлая «менажерія»: въ одной большой общей клтк содержались всевозможныя лсныя пташки, нкоторыя «заморскія» птицы и всякая домашняя; соловьи и орлы сидли въ отдльныхъ клткахъ; точно такъ же отдльно помщалось и разное мелкое зврье: мартышки, сурки и т. п.