Биртман
Шрифт:
— А где основное поле?
— Вот оно, основное тренировочное поле. А если стадион, то он там, в городе.
Разместившись в номере, Марк принялся перекидывать в блокнот все что мог вспомнить про тренировки, все разнообразные упражнения, так же все финты, все что удавалось вспомнить. Затем принялся систематизировать наброски: например, выделяя на что именно направлены упражнения. Составил таблицу характеристик игроков и определил их важность для каждой позиции в поле. В общем, продуктивно работал сообразно своей новой должности.
Утром же, устроил команде сбор,
— С этого дня мы начинаем серьезно работать. — вещал Марк, собрав наконец какую-то часть команды. — Все, кто не готов могут уйти. Все, кто хочет остаться должны начать прилагать усилия. Любое опоздание, а также отсутствие будет фиксироваться. Согласно трудового законодательства будут приняты меры, вплоть до отчисления из команды.
Начал он естественно с закручивания гаек. Говорил много, но все по делу. До остальных попросил довести информацию, а также предупредил что незнание от ответственности не освободит. Тем не менее команда явно не воспринимала его слова всерьез, пришлось отстранить нескольких очевидных ему, лидеров неподчинения.
Глава 10
(Биртман)
— Ну что же я думаю родители могут идти, им давно пора на работу. А вот деток оставьте, мы сейчас их классным руководителям передадим и заодно и в подготовке классов к началу учебного года помогут и учебники получат.
— Спасибо, оставляем их вам. — поблагодарил папа.
— Да, большое Вам, спасибо, Эдже Эзизовна, — сердечно поблагодарила мама, вкладываясь в эти слова.
— Итак десятый «А» — показала директриса пальцем на сестру. — У тебя классная учительница Бурлаченко Анна Николаевна, ведет английский, третий этаж левое крыло, эх, заблудишься, — посмотрела директор по сторонам. — Олег Иванович, можно вас попросить девочку проводить? — обратилась она к историку-философу.
— Можно, конечно. — согласился тот.
— О! Вот он. — вдруг с лестницы появился какой-то кудрявый мальчуган местного разлива и тетка в спортивном костюме. Пацан показал на меня пальцем и мелкая, но при этом массивная тетка пошла в атаку.
— Э-э… — попятился я интуитивно, кто их знает, чего это они?
— Баскетболист? — тыкнула в меня пальцем женщина, теперь я разглядел свисток у нее, на шее, надо же женщина физрук, да еще такая низкорослая, тяжело-атлетка что ли бывшая, вот-те раз.
— Нет с чего вы взяли я вообще не люблю баскетбол, прям вообще не перевариваю.
— Волейбол?
— Нет что вы, я вообще философ, а не спортсмен. — под ухмылки терминатора Федора, я отшил физрука и попытку запрячь меня во всем известные «сани». Та чуть отступила, по лицу была заметна внутренняя работа каких-то извилин.
— Ну,
— Да что ж такое. — вздохнул я. — Подождите! — крикнул я показушно отступившей физручке, — А бег подойдет?! Впрочем, уже согласен и на волейбол.
— Так закончили представление. — хлопнула в ладоши директор. — Займемся литературой. С Валентиной Львовной побеседуешь позднее.
— Эх… — вздохнул я в который уже раз, максимально печально и обреченно.
— Скажи Зиновий, Зиня можно, да?
— Да конечно, Эджэ-э… — и тут я понял, что отчество этой властной восточной женщины не запомнил.
— Эзизовна, — подсказала та.
— Простите, да конечно, Эджэ Эзизовна.
— Ничего запомнишь, Зиня, скажи ты литературу как вообще, любишь?
— Конечно люблю. — покивал я. — Если «как» это вопрос, то ответ умеренно.
— Шутник значит, впрочем, я уже заметила. А поэзию любишь?
— Конечно, я кстати и сам… а впрочем… — изобразил я крайнее смущение.
— Что-что?
— Ну… — я напрягся, пытаясь покраснеть и изображая стеснение.
— Не стесняйся, я правильно поняла ты хотел сказать, сочиняешь что-то?
— Ну это так глупости, на гитаре знаете ли с друзьями. — на язык просилась связка слов «треш-угар-тик-ток», как наиболее точная характеристика моего творчества, но такое определение не поймут.
— Ладно, думаю чуть позднее вернемся к этому. А из классиков, из поэтов кто тебе больше всех нравится?
— Есенин! — не задумываясь ни на миг ответил я.
— А как же Пушкин? — удивилась она.
— Пушкин, это конечно хорошо и красиво, Евгений Онегин безусловно великолепен, и вообще Пушкин наше все, но мне все же стихи Есенина ближе.
— Ну допустим, а из произведений русской литературы?
— Так много чего нравится, у Гоголя замечательные есть вещи и смешные и ужасные. В хорошем смысле ужасные как фильм ужасов. — сравнение с фильмом ужасов явно не зашло, видно нет понимания, о чем речь. — Набоков вот тоже, например, ах или это пока еще вообще табу? — по резко вспыхнувшим глазам, я понял, что опять сильно промазал. — Сложно что-то одно выделить. Хотя, вы знаете есть! Есть, такое произведение, это Война и мир Толстого! — ошарашил я видимо всех присутствующих, а тут уже народ откуда-то повылезал на представление. Похоже во многих классах и кабинетах генеральная уборка.
— Это почему Война и мир? — уточнила, все еще шокированная упоминанием Набокова директриса.
— Ну как же это почему? Любого иностранца спросите о русской литературе, что он вам ответит? Правильно! Война и мир! Это настоящее лицо русской литературы. Глубокое произведение и всегда актуально. Лучшее что сделал Толстой.
— Так, ну а кто из героев романа тебе более близок? — прям словно тему школьного сочинения задет вопрос директриса.
— Я буду банален, но это Пьер. В конце концов он самый центральный персонаж, если уж автор так вложился в персонажа, по неволе читатель начинает ощущать себя если не самим Пьером, то крайне сопереживать, ему.