Битая ставка
Шрифт:
А Марфа вздыхала:
— О, боже! Еще и фрица-то здесь нет, а люди гибнут! Вот беда, вот напасть!
Спустя два-три часа вернулась Ольга, усталая и расстроенная.
— Ну, что там у вас, доченька, стряслось? Насмерть-то никого?..
В это время из комнаты вышел интендант и тоже поинтересовался: как, мол, там?
Ольга, отворачивая закатанные до локтей рукава гимнастерки, ответила:
— Заряд, говорят, не тот. Пытались зарядить пушку, а он выстрелил. Двое легко ранены, наш комбат больше пострадал — руку и грудь задело. Хорошо, говорят пушкари,
— Ох беда, беда,— причитала Марфа,— и когда все это, девонька, кончится.
— Вот так боги войны!— иронически усмехнулся интендант,— даже зарядить орудие не умеют, а собираются еще воевать! Плохо обучены, зелень. И комбат, видимо, шляпа.— И возвратился к себе.
Ольга смотрела вслед ему таким взглядом, что Марфе подумалось невероятное: не скройся тот за дверью, у него на спине задымилась бы гимнастерка. Она подошла к Ольге, взяла ее за рукав и ободряюще, успокаивающе кивнула. И как же Доброва была благодарна этой женщине, понявшей ее в момент душевного смятения.
Ольга взяла себя в руки: раскисла, чуть не сорвалась! Пусть слово, пусть только взгляд, но она сейчас даже на ненавидящий взгляд не имеет права.
Какая же сволочь этот интендант. Что может знать эта темная личность о наших командирах, про которых говорит с таким пренебрежением! Что знает он о старшем лейтенанте Коробове!
А ходит «комбат» в артиллерийских петлицах всего полмесяца. В сейфе у Васина хранится маузер с медной пластинкой «За храбрость от НКВД СССР», полученный начальником погранзаставы Коробовым перед войной. Ольге лишь известно, что старший лейтенант в составе одного из полков войск НКВД особого назначения весной 1942 года высадился с десантом в Крыму. Участвовал в тяжелых боях, и вместе с войсками Крымского фронта отходил через Керченский пролив на Тамань.
Там-то Доброва впервые и увидела этого молодого, с отпущенными для солидности рыжими усами командира. Они вместе тогда прибыли к своему начальнику — майору Васину для прохождения дальнейшей службы.
К вечеру, когда солнце уже скрылось за горизонт, а землю начали окутывать сиреневые кубанские сумерки, за Ольгой прибежал красноармеец — посыльный.
— Вас там доктор вызывает, из штаба приехал,— выпалил он одним духом и тотчас выбежал.
Ольга заторопилась, прихватила санитарную сумку и вышла.
Вернулась спустя час-полтора. Марфа Степановна, придя с фермы, уже управилась с домашними заботами и сидела возле окна, что-то штопала.
— Дежурить вот надо возле комбата,— громко, чтобы слышно было за стеной, сказала Ольга,— уколы делать.
— Что, здорово его, комбата вашего?
— Да не очень, грудь легко поражена осколками, а вот рука сильно, выше локтя, к тому же правая. Как бы кость не была повреждена. Вы уж простите меня, Марфа Степановна, если вас разбудят. За мной через каждые четыре часа будут
— Ничего, Оля, не беспокойся. Я ко всему привычная.
В середине ночи, а затем и перед рассветом Доброву будил связной — стучал в окно. Она уходила, возвращалась, снова уходила. Когда уже начало рассветать, Ольга пришла с очередного вызова и, не раздеваясь, прилегла на лежанку. До восхода солнца не сомкнула глаз. Слышала, как ка носках, осторожно прошла к выходу хозяйка на ферму доить коров.
Поеживаясь от ползущего из плавней тумана, Ольга вышла во двор к рукомойнику. Умылась и, присев у окна, стала расчесывать и укладывать волосы. По совету «приезжавшего доктора», которым был майор Васин, она должна всячески вызывать на разговор «интенданта», в частности на разговор о происшедшем ЧП.
— Ну, как дела, медицина? Плохо? Дострелялись? — За спиной у Ольги стояли старшина и Вальков.
— Нет, ничего, товарищ техник-интендант,— Ольга продолжала заниматься своей прической.— Никто даже в госпиталь не попал. Хотя доктор предлагал комбату эвакуироваться. А он ни в какую. Говорит, что ранение пустяковое, за неделю-другую все заживет.
— О, видно, вояка ваш комбат! Похвально, похвально! А наперед твоим пушкарям наука будет: надо соблюдать осторожность. Кто это вас снабжает такими снарядами?
— Не знаю я этих дел,— пожала плечами Ольга.— Видимо, какие-то снабженцы, интенданты, такие же, как вы.
— Остра!— восхитился собеседник.— Но это не нашей службы дело. Нас больше интересуют лошадки, сенцо, овес, от орудий мы подальше стараемся быть.
Двое суток подряд через каждые три-четыре часа Ольга бегала через улицу в дом, где находился раненый. Ночью, когда ее будили, она нарочито громко скрипела половицами, разговаривала с посыльным, а через 20—30 минут возвращалась, снова стучала сапогами, разговаривала с хозяйкой, укладывалась спать.
— Ох и измоталась я уже, сил нет! Скоро на ходу засыпать буду,— сказала она однажды, возвратившись после очередного вызова.
Утром, покосившись на приоткрытую дверь в соседнюю комнату, Марфа завела разговор.
— А что, Олечка, давай раскинем умом, как сделать лучше. Может быть, сюда его взять, комбата твоего. Ему меньше беспокойства здесь будет, да и тебе маяться меньше придется с ним, не бегать по ночам. Сделаешь укол или перевязку, да и спи себе спокойно. А то ведь ни днем ни ночью нет покоя. Я думаю, что наши постояльцы не будут против.
Постояльцы молчали.
Чем больше Ольга узнавала Марфу Кононову, тем больше восхищалась ею. Лежали как-то они, беседовали перед сном.
— Сыны мои,— рассказывала хозяйка,— когда я провожала их на войну да плакала, говорили, что все равно побьют Гитлера и вернутся домой. Старший, Сашко, гутарил: «Что ты, маманя, плачешь по нас? Мы идем бить фрица, чтобы тебе и всем нам спокойнее жилось. Или ты хочешь, чтобы он сюда заявился и ты снова батрачила, как до колхозов на Кузьмовых?»—Кулаки такие здесь у нас были.