Битва богов
Шрифт:
— Ты могла бы мучить раба? — спросил он; от ее ответа, как ни странно, что-то зависело в предстоящем любовном сближении. Аштор спокойно ответила:
— Не бойся, не могла бы. Я никого не могу мучить, даже если меня об этом просят.
— Просят?
— Да, есть и такие.
Она придвинулась ближе, подтянула колено к животу и обхватила его руками.
— Может быть, ты недоволен, что я увела тебя из зала?
— Что ты?
— Не знаю. Есть мужчины, которые любят все делать на виду у гостей.
— Они неполноценные, — сказал Вирайя, и оба рассмеялись, припомнив сегодняшние разговоры.
Странно, — ему
— Вот ты какой, бог…
Он поднял голову, почуяв чье-то присутствие.
Под аркой, на берегу канала стоял и молча, внимательно смотрел на них человек, обтянутый черной кожей, с золотым крылатым диском на груди, в зеркальном шлеме. В левой руке у него был красно-белый полосатый жезл, на поясе висел плоский динамик с микрофоном и пистолетная кобура. Вестник Внутреннего Круга в полном облачении, торжественно-окаменелый.
Аштор, вскрикнув, отползла в угол и стала натягивать на себя край шкуры — только глаза блестели, как у загнанной кошки. Вирайя встал на ватных ногах, выпрямился.
— Именем священного Диска! Вирайя, сын Йимы, адепт малого посвящения Внешнего Круга?
— Я.
— Слава Единому, жизнь дающему, вечному.
— Слава Никем не рожденному, — ответили губы Вирайи.
— Посвященный, следуй за мной.
Гости лежали, уткнувшись лицом в ковер. Валялись надкушенные фрукты, перевернутая посуда. Архитектор, проходя, подумал, как забавно торчит кверху зад Эанны, обтянутый домашним халатом.
Глава III
Тяжелый, хмурый затылок. Затылок-груша, воспаленный, розовый, словно опухоль. Затылок, выразительный, как лицо — глубокая поперечная складка напоминает неумолимо сжатый рот.
Затылок выплывал из темноты, как мертвое багровое солнце. И опять рука Даны хватала бронзового дельфина, и каждый палец чувствовал его объем и выпуклость. И край массивной подставки, словно пирог с твердой коркой, проваливался в лысину.
Не было больше страха. А может быть, его вовсе не было? Убив, она стала сама, как мертвая. Собрала в сумку свои нехитрые пожитки, надела обувь покрепче, закуталась в покрывало и ушла. Ни о чем не думая, никого не замечая, добралась по дороге до столицы. На КП ее окликнули «голубые». Наверное, она производила впечатление помешанной — смеялась им в ответ, махала рукой. Пропустили с прибаутками, один даже сделал вид, что собирается залезть под юбку. Она побежала, солдаты хохотали.
Села отдохнуть в подвале пустого портового склада — и поняла, что дальше идти не сможет. Затылок приближался с неумолимостью поршня, седой и розовый, рождая нестерпимую тошноту. Она била его, проламывала корку пирога… зная, что сейчас опять появится багровый огонек, вырастет, налетит, и все повторится сначала.
Ее трясла и корчила долгожданная рвота, когда со ступеней уставился слепой луч. Дана ползком попыталась выбраться из круга света, как из ловушки, но луч преследовал ее, пока не загнал в затхлый мокрый угол. Пожилой, широколицый офицер в голубой каске присел на корточки рядом с ней и стал сипло, добродушно уговаривать.
— Ну, хватит, хватит… Это я понимаю, конечно, — шутка ли, убить Избранного! Хватит, кому говорю, Дана!..
Она
— Зверек, ну, право слово, кролик! — умилялся офицер, обращаясь к напарнику, тому, что держал фонарь. — Просто не верится, что такая вот могла… Давай-ка, посмотрим спинку, единственно для очистки совести.
Тренированный напарник мигом откинул покрывало, расстегнул пряжку на плече Даны, оголил и вплотную осветил татуировку. Офицер развел руками, вставая:
— Все правильно, голубушка. Владелец — Нара, дата и личный номер. Сами пойдем, красавица, или помочь?
Дана послушно встала.
Замыкая шествие, молодой долговязый напарник шумно поражался, хлопая себя по бедрам. Форма на нем сидела нелепо. Офицер посмеивался:
— Первый случай за двадцать лет, так что сделай дырочку в нагруднике, да края обмечи, чтобы не растрепались…
— Награждать не за что, — ворчал юнец, — велика доблесть воробья поймать, совестно!
Ничто не тревожило оцепенелого сознания Даны. Безропотно влезла в закрытую голубую машину, пропахшую табаком и блевотиной. Ее стиснули с двух сторон плечами. С переднего сидения, отделенного решеткой, обернулся водитель и еще один стражник: смотрели как на невиданного зверя.
Человеческое присутствие избавило Дану от налетающего затылка — осознав это, она благодарно прижалась к шершавому, с холодной металлической нашивкой плечу офицера. Кто-то захихикал, другой сказал: «Больная, что ли»? Блаженно улыбаясь, любовалась она озаренной прожекторами жизнью порта. Что-то чуждое людям, подобное жизни грозовых туч, виделось ей в растопыренных, как пауки, черных кранах на пирсе, и в величавом движении огней внутреннего рейда. Над скопищем мелких судов полыхала трескучая звезда дуговой сварки: два раба, стоя в дощатой люльке, латали корму сухогруза.
Яркий, весенний свет звезды поманил Дану, и она машинально потянула пальцы к стеклу. Молодой стражник, словно кот подвешенную бумажку, легко поймал ее руку и скрутил кисть. Она забилась от боли, хрипя и дергая свободной рукой. Давешний розовый, седой поршень налетел и ударил, взорвался.
— Легче все-таки, мясник! — проворчал офицер, укладывая безжизненную голову Даны на спинку сидения. — Куда она от тебя денется?
— А, ладно, все равно ей крышка, — беспечно ответил напарник, сжимая и разжимая кулак в перчатке.
…Она схватила бронзового дельфина и взмахнула им над желтой фарфоровой лысиной, но хозяин успел обернуться. Густо напудренное, ноздреватое, как гриб-трутовик, лицо Нары оскалилось мелкими гнилыми зубами и вдруг — укусило Дану выше локтя…
Рванувшись, она разлепила веки. Шприц был уже отнят, уколотое место протирал ваткой бритоголовый мужчина в стеганом жилете на голом теле. У него были медлительные слоновьи движения и глаза, словно подернутые паутиной.
Дана еще не разбирала отдельных предметов в комнате: позолота, хрусталь и зеркала окутывали ее блестящим туманом. Постепенно внимание сосредоточилось на человеке, сидевшем за столом напротив. Это был офицер Стражи Внешнего Круга, очевидно, в очень высоких чинах, с раззолоченной грудью и бриллиантовым знаком посвящения на шейной цепи. Перед ним в свете настольной лампы лежало содержимое сумки Даны. Офицер смотрел не на вещи и не на рабыню, а все время вбок, на того, кто сидел в стороне от стола.