Битва колдуньи. Сага о мечах
Шрифт:
– А хорошо бы все-таки это узнать! – заметила Унн. – Жаль, она теперь уже не скажет. Если раньше и знала, то теперь совсем выжила из ума и все забыла!
Гудрун только поджимала губы. Ее сыну исполнилось полтора года, и он резво ползал по полу вокруг очагов, играя с щенками. Он-то рос как обычные дети и проживет весь положенный человеку срок!
Вечером перед пиром, когда в зале уже готовили столы, Бьёрн подошел к Торе, чтобы разбудить ее и увести в каморку. Но она не отозвалась, не пошевелилась, когда
– Она умерла! – в ужасе закричал он, и вся прислуга в зале тут же столпилась вокруг него. – Она умерла, смотрите!
– В самом деле, умерла. – Фрида притронулась к векам старухи, и без того закрытым. – Улле, сдвинь вон тот котел, надо ее уложить как следует. А то закоченеет совсем, потом не выпрямишь. Ах, как не вовремя, в самый вечер праздника!
– Смерть не спрашивает, удобно нам или неудобно! – заговорили вокруг.
– Так что же, отнести ее в каморку? Или лучше в сарай на холод?
– Лучше в сарай. Завтра-то некстати будет заниматься похоронами.
– Йомфру огорчится. Она ее так любила.
– Ну, Бьёрн, не плачь! – Женщины утешали молодого вдовца, который рукавом вытирал слезы со щек. – Ты еще молодой совсем, новую жену себе найдешь, обычную девушку, и будете жить сорок лет в любви и согласии!
Альвин, конечно, тоже опечалилась, когда услышала новость. Да и праздновать Середину Зимы с покойником в доме было неуютно, но все же она не решилась приказать вынести мертвое тело в сарай.
– Нынешней ночью мало ли какая нечисть рыщет в округе! – сказала фру Хольмвейг. – Положите-ка ее в сени возле кухни, пусть полежит до завтра. Мы все равно не будем спать, зато ее там никто не тронет.
Так и сделали. А наутро те, кто задремал после долгого пира, были разбужены громким криком женщин в кухне.
– Она, она… там! Смотрите! Смотрите! Скорее, все, все! – кричали, не помня себя, Унн, Хильда и Астрид.
Альвин, невольно ожидавшая еще какого-то чуда, с замиранием сердца, не зная, чего ждать, хорошего или плохого, выбежала в сени.
На моховой подстилке лежала груда темной старушечьей одежды, а в ней шевелилось что-то маленькое и живое. В первый миг мелькнула мысль, что туда забрался щенок или кошка, но куда в таком случае делось тело Торы? Неужели его унесла какая-то зимняя нечисть, такая сильная в самую длинную ночь года? А одежду, значит, оставила?
Преодолевая трепет и страх, Альвин наклонилась и ахнула. Внутри старухиной рубахи бил ножками новорожденный младенец, совсем крошечный, с красным сморщенным личиком, с кулачками меньше ореха. Вот он раскрыл ротик и требовательно заорал – должно быть, проголодался или напустил лужу в старухины рубашки.
– Гудрун… Нет, Ингрид! – с трудом соображая, крикнула Альвин. – Фрида, скорее, дай каких-нибудь пеленок, найдите там, а в
Госпожа покрепче затянула концы покрывала пониже тяжелого пучка волос, потом посмотрела на тот камень, где оставила ребенка.
Ребенка на камне не было.
Госпожа огляделась, потом легким усилием воли изменила взгляд и опустилась на иной уровень.
Здесь прямо перед ней оказалась дверь – дверь в человеческое жилище.
Госпожа постучала – здесь было так принято, – а потом вошла, то есть просто оказалась по ту сторону.
И сразу увидела ребенка.
Девочка лежала на скамье возле горящего очага, а вокруг нее столпились люди: они ахали, охали, всплескивали руками. Девочка спала в туго замотанных пеленках и сыто причмокивала. Люди смотрели на нее с таким изумлением, как будто никогда не видели новорожденных младенцев. Однако, как ни были они увлечены этим зрелищем, появление Госпожи заметили сразу все, даже те, кто стоял к двери спиной.
Ее нельзя было не заметить – молодую женщину в светлых одеждах, которая сияла в полутьме зала, как луна в облачном зимнем небе. Мягкий свет струился от ее лица, рук, головного покрывала, она источала ласковое тепло, как само весеннее солнце, такое далекое и немыслимое в это хмурое зимнее утро. Ее присутствие наполняло воздух ощущением благополучия, доброты, любви и счастья. Больные забыли о своих болезнях, а старики – о своей старости. Она несла с собой силу и молодость вечно обновляющейся жизни, и рядом с ней каждый становился таким же, как она.
Альвин в изумлении поднялась на ноги. Она уже утвердилась в мысли, что Тора, из дряхлой старухи опять став новорожденным младенцем, снова проживет целую жизнь за один год, взрослея каждый месяц на шесть лет, и даже, может быть, снова выйдет замуж за Бьёрна…
Но нет. Только увидев лицо женщины – женщины, которая никогда не жила в их округе, но казалась знакомой, – Альвин сразу поняла, что сбылось ее самое первое предсказание. За девочкой пришли. За ней пришла ее настоящая мать, и услуги Ингрид или Гудрун ей больше не понадобятся.
Пожалуй, только такой и могла быть ее мать. Та, что всегда выбирает любовь и именно в ней видит свой первый долг.
– Я вижу, вы хорошо позаботились о моей дочери, – сказала Госпожа, ласково кивнув Альвин и обводя сияющим взором всех вокруг – служанок и работников, хирдманов и рыбаков, собравшихся на пир к Северному ярлу. – Как я могу отблагодарить вас?
– Она уже наградила нас… – начал Тормунд ярл, сразу понявший, откуда взялись небывалый приплод скота и удача во всех морских промыслах. Но Альвин перебила его.