Битва с судьбой
Шрифт:
– Это знак человеческой судьбы, – внезапно просветил меня мягкий голос, который не мог принадлежать земному существу, – Не оглядывайся, дитя мое, а слушай и запоминай. Символ эльфов – прямой круг, означающий их принадлежность лишь этому миру. Даже умерев, они остаются здесь в виде духов или перерождаются в детей природы. Но человеческая жизнь не кончается смертью. Она, если тебе угодно, начинается ею. Куда уходят души людей после кончины, никому неведомо, но они возвращаются сюда до тех пор, пока не выполнят свое предназначение. Каждое твое рождение знаменовало собой смерть одной эпохи и начало следующей. Эвелина положила конец Эпохе Чародеев, Амилина погрузила мир в сумрак властвования богов, а ты подарила своему миру свободу. Ты принадлежишь Судьбе, она отыгрывается на тебе за все те скучные человеческие жизни, что заполняют мир. Но судьба всегда противоречит сама себе. Она подобна великодушному вору или милосердному убийце. Вырвись из ее сетей – и получишь свободу. Прими от меня два подарка. Когда я уйду, ты сможешь оглянуться и увидишь медальон с камнем и хрустальную призму с впаянной внутрь каплей. Талисман оградит тебя от влияния
– Кто ты? – выдохнула я.
– Твоя судьба, – эхом отозвался лес вокруг.
Я оглянулась и заметила на слегка примятой траве дары странной гостьи. Две золотых полоски медальона обхватывали знакомой руной обычный осколок гальки и смыкались позади, образуя своеобразную петлю. Я просунула руку внутрь и вздрогнула, почувствовав, как золото плотно сжало мне кожу. Снять браслет мне больше не удавалось. А призму с прозрачным содержимым я повесила себе на шею, моля небеса, чтобы она мне никогда не понадобилась. Внезапно мои уши уловили далекий гул сражения.
– Эрик, Леон, – забилась испуганной пойманной птицей шальная мысль в голове и, забыв обо всем на свете, я помчалась на помощь друзьям.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Ардалион имел весьма смутное представление о цели их поездки. В этих краях он бывал от силы один, ну, может, два раза в жизни, когда Орланд посылал его отряд усмирять восстание в здешних лесах. Эльф слабо улыбнулся, вспоминая те времена. Да, славные когда-то были денечки. В Миа только зарождалась сильная централизованная власть, многие провинции не признавали законного наследника престола, и Орланду с верными соратниками пришлось с усердием потрудиться, успокаивая вставшее на дыбы королевство. Тогда он проявил себя настоящим повелителем, изничтожив все недовольство новым порядком на корню. Ардалион неделями не слазил с коня, мечась со своим прославленным отрядом по всем бунтующим уголкам империи, опасаясь использовать телепорты из-за огромного числа колдунов и волшебников, желающих самим восседать на престоле Нейшара. Вероятно, это и навело Орланда на идею создания защитного пояса вокруг столицы, тогда же он начал скрывать свое имя от посторонних, взяв себе псевдоним орла. Сам-то Орланд без проблем пользуется магией во дворце, поэтому Ардалион так быстро перенесся за много миль от Нейшара в течение ночи. Пожалуй, любой сможет колдовать в столице, стоит ему добыть камень судьбы. Но Агус создал всего три таких оберега. Один был подарен тогдашнему властителю эльфов и передавался по наследству, когда король уходил за грань. Второй оказался у верховного жреца Агуса, который позже переметнулся к темным колдунам на остров Ветров. А следы третьего сразу же после упоминания в летописях теряются в истории.
Тогда все было понятно и просто. Эльфы стоят на страже добра, островитяне их союзники, а атланты хоть и недруги, поклоняющиеся богу войны, но неплохие торговые партнеры. Но стоило власти в Миа укрепиться и, казалось, мирной жизни уже ничто не угрожало, как разразилась катастрофа. С Атлантиды приходили все более удручающие известия о злодеяниях императорской стражи, островитяне все чаще взывали к Орланду с просьбой оградить их от жертвоприношений Рину. Сильно натянутые отношения окончательно порвались, когда эльфы узнали о Силирии, погроме друидского селения и об изгнании магии из Голоноса. Прошло еще пара лет, и разум помутился у самих детей Иммариэли. Забыв о прежней дружбе, эльфы повсеместно начали выжигать мозги островитянам, используя их в качестве пушечного мяса и покрывая свои деяния мыслью о превосходстве эльфийской расы над остальными. Постыдную идею не выпускали наружу, нося в себе, подобно позорному ребенку, но об этом думали все. Не раз при появлении в обществе эльфов представителя иной расы устанавливалось ледяное тяжкое молчание, давящее на грудь вошедшего хуже могильной плиты. Неукротимо копилось недовольство, были позабыты слова древних величественных песен о братстве всех существ, на умы наползало кровавое пятно безумия. Что заставляло людей забыть свою честь и достоинство и уподобиться диким зверям, хотя, даже животные не способны на предательство, по крайней мере, на предательство под маской добра? Может быть, где-то глубоко сидящий в каждом пресловутый инстинкт самосохранения, неумолимое желание выжить ценой любой подлости и низости. Продать свою свободу, душу, лишь бы жить. Ослепнуть, оглохнуть, но чувствовать всей кожей ласковые прикосновения солнца, после ливневую свежесть воздуха, трепетание дубравы от легчайшего дуновения ветерка. А совесть возможно заглушить, даже убить, в конце-концов, что значит пара ночных кошмаров, когда ты тешишь себя мыслью: "Не сегодня-завтра я совершу подвиг, искуплю свою вину и заживу еще более спокойно и счастливо, чем до этого".
Люди словно не понимали, вернее, боялись понять, что единожды совершенное предательство пускает весьма глубокие ростки в душе, зарождает уверенность, что тебе все будет прощено на милосердном суде небес. Ардалион хмыкнул и пришпорил лошадь. Он не обольщал себя своим будущим, прекрасно осознавая собственные грехи. Обходить спорные моменты этики и морали эльфийского общества последних лет ему помогала преданность Орланду. Эльф уподобился ножу, который может убить человека или разрезать хлеб, во всем покоряясь хозяину. Но кому придет мысль винить в преступлении орудие, а не руку, направляющую его. Пока Ардалиону было легко прикрывать свою честь подобными рассуждениями, но совесть уже не довольствовалась одним и тем же блюдом на протяжении такого количества времени. Поэтому-то следопыт и взялся за порученное королем дело с плохо скрытой неохотой, поэтому с таким ужасом он ожидал объяснительного разговора с атлантами и
– Мой повелитель, о чем вы задумались? – прервал его тягостные раздумья подобострастный голос Ажея.
Ардалион очнулся и вперился невидящим взором в прелестный пейзаж, который открывался перед мчавшимися во весь упор всадниками. Шестым чувством он осознавал, что совсем недавно здесь пронеслась кавалькада, но влияние защитного пояса начинало сказываться и на обостренном чутье эльфа, поэтому сказать, были ли среди них маги, он не решался. Ардалион совсем было собрался проигнорировать вопрос Ажея, как он нередко делал в последнее время. У следопыта делалось все более глубоким чувство неприятия его молодым спутником. Подчас с тоскливым недоумением Ардалион осознавал, что Ажей напоминает его самого в период полного подчинения королевской власти. Это пугало эльфа, поскольку в личности Ажея как в кривом зеркале все недостатки следопыта принимали воистину трагикомический образ. Верность долгу у него преобразовалась в обожествление своего начальника, возведение Ардалиона в статус идола, убежденность в собственной правоте достигла предела и не приемлемо инакомыслия. Ну а известная холодность и отстраненность эльфов от мирской суеты перешли у него в полное безразличие к судьбам и жизням других людей. Следопыт первое время пытался привить мальчику сострадание и милосердие, но в ответ получал насмешливый и циничный отклик в сердце Ажея. Наконец эльф бросил свои попытки отогреть застывшую в ненависти и презрении душу юноши и смирился с недостатками своего протеже, стараясь смягчить проявления садистского нрава мальчика для окружающих. Переделать натуру Ажея было так же невозможно, как и объяснить значение белого цвета для слепого, и Ардалион утешал себя этой мыслью в минуты молчаливых раздумий.
– Ажей, ты когда-нибудь задумывался о том, что любое мыслящее существо обязано отдавать отчет в своих действиях, и в дилемме между чувством долга и преступлением должна выигрывать лишь любовь к ближнему, – спросил Ардалион, почти не веря в то, что юноша сочтет возможным возразить ему. Но молодой спутник эльфа не замедлил с ответом.
– Орудие не может творить добро или зло, его обязанность – служение господину, и это благостное дело, – Ажей произнес донное утверждение с таким внутренним превосходством, что следопыт понял: переубеждать его – все равно, как если бы стучаться головой в глухую стену. Но для полного очищения своих подозрений Ардалион переспросил:
– А если я прикажу тебе убить сотню невинных людей, в то время, как настоящий виновник моего недовольства сидит рядом и готовит новые козни против меня – как ты поступишь?
– Убью преступника и тех людей, которые виновны в навлечении на себя вашего подозрения, – спокойно проговорил Ажей и резко натянул поводья, – Простите, сударь, но я узнаю позже имена тех, кого вы приговорили, а сейчас нам пора спешиться и начать поиски друидского круга.
Ардалион целую минуту боролся с непонятно откуда взявшимся желанием бросить все: оставить своего спутника на растерзание чудовищным страстям, плюнуть на королевский приказ и ускакать в неизвестность. В его сердце вдруг зародилась тягучая безрадостная мелодия, которая заунывно повторяла один и тот же мотив. "Ты один", – шептали дубы над головой. "Ты никому не нужен", – долетал свист ветра. "Твоя жизнь прошла впустую", – вторило безразличное мрачное небо, которому нет никакого дела до грешной и безрассудной земли. Ардалион покачнулся и схватился руками за голову в неумном и глупом желании заглушить внезапную музыку. А что насчет доблестного спутника нашего героя? О, Ажею были неведомы страдания следопыта. Он витал в облаках своих мечтаний и грез, в воспаленном воображении юноши представали самые страшные кровавые сцены, которые приводили его в сладострастную дрожь. "Да, – шептала природа вокруг, – Ты победитель, ты идеал настоящего мужчины. Иди к своей цели, и она оправдает все слезы и кровь, льющиеся по твоей вине. Победителей не судят, милорд". Ажей был счастлив, вера в удачу переполняла его душу, перламутровыми бликами росла его уверенность в завтрашнем дне, но… Стоило ему протянуть руку за спелым яблоком успеха, как все кончилось. Спутники недоуменно переглянулись. Они только что прожили целую жизнь. Ардалион – полную страданий и одиночества, а Ажей почувствовал себя любимцем богов. Но теперь эльфы стояли на лесной полузаросшей тропинке, окруженной строгими рядами старых замшелых дубов. Кони испуганно жались к обочине, настороженно поводя ушами и судорожно всхрапывая при дуновении ветра.
– Забавно, – проговорил Ардалион, прерывая затянувшееся молчание, – Неужели атланты испытали то же, следуя этим путем.
– Кто знает, – протянул Ажей с мечтательными нотками в голосе, – Но, кажется, нам сюда, сударь.
– А кони? – осадил следопыт чересчур ретивого спутника, – Они не пройдут среди стволов лесных великанов.
– Привяжем их у обочины, – отмахнулся юноша от проблемы, – Вряд ли здесь водятся хищные звери.
– В лесу есть враг пострашнее всякого животного – страх, – пробурчал про себя эльф, крепко привязывая жеребца к стволу молодой березы, неведомо как затесавшейся в общество дубов.
Эльфы блуждали по лесу долго. Перепрыгивая через огромные узловатые корни деревьев, отростками впивавшихся в сырую влажную землю, Ардалион молча слушал рассказ захлебывающегося в эмоциях Ажея. Ему было нечем поделиться со своим напарником. Как можно передать крик одиночества птицы, затерявшейся в бездонном ночном небе среди костров миллиардов звезд? Описать в двух словах унылое очарование поздней осени, когда весь мир окутан плотным серым туманом, сквозь пелену которого едва намечаются очертания предметов. Разве сумеет романтик объяснить глубокому скептику зов дороги, который наполняет его мироощущение. Путнику не надо ни о чем волноваться, потому что его цель – достичь конца дороги, а это по определению невозможно.